— И корабль-таки отличный. Он по мореходности нашему сто очков вперёд даст.
— Мореходность! — возразил старшина первой статьи Быков, командир орудия, наводчиком которого служил Андрей. — Мы не про мореходность, товарищ капитан-лейтенант. Мы про главный калибр. Он зачем у них? От акул отбиваться или по чайкам стрелять?
Капитан-лейтенант рассмеялся и пожал плечами.
— Ну, про главный калибр ничего не скажешь. Внушительный.
Матросы засмеялись. Молоденький визирщик, которому понравилось, что и начальник его, офицер, того же мнения о пушках «гагары», залился тоненьким неприятным смешком.
— Им пушки для чего? — заговорил капитан-лейтенант голосом серьёзным (смех визирщика ему, видимо, не понравился). — Мину плавающую расстрелять. Ну, — подумал немного, — если потребуется, торпедный катер отпугнуть, лодку, если она в надводном положении. Да и вообще… Раз по штату предусмотрено иметь на вспомогательном судне такого типа вооружение — стоит.
Андрей не слышал всего этого разговора. Чем-то другим жил он в эту минуту. В глубоком раздумье смотрел он на скалы, на те, за которыми и на восток и на юг лежало могучее море, и навстречу этому морю шёл небольшой, немогучий корабль. Тот, где сейчас у руля, прищурившись и склонившись чуть набок, в небрежно свободной позе стоит его брат.
3
Самое трудное время вахты — часы перед рассветом. Те самые часы, когда жизнь даже большого морского порта и то замедляется, притихает. Перестают шнырять от причала к причалу и перекликаться гудками деловитые пузатые буксиры, медленнее поворачиваются краны над кораблями, стоящими под погрузкой, почти не слышно людских голосов, и людей тоже не видно. Может быть, лишь пароход, вернувшийся из далёкого плавания, появится с моря, бросит якорь на рейде, да подводная лодка, словно полусонная после ночных бдений, безмолвно проскользнёт в дальний угол бухты, поблёскивая серой спиной. И снова почти не видно движения, почти тихо.
Было время, когда Андрей очень трудно переносил вахту. Воспитываясь в семье скромной, где семейные заботы его совсем не касались — мать и старший брат принимали их на свои плечи, — он вырос баловнем. И уж особенно любил поспать утром. Сигнал подъёма для него был, пожалуй, самым тяжёлым и сильным испытанием на военной службе. Много неприятностей, много обидных упрёков пришлось перетерпеть в минуты, которые шли сразу за этим сигналом.
Так было в первые месяцы службы, и эти первые месяцы теперь далеко позади. В любое время ночи, по любому сигналу мог вскочить теперь с койки своей Андрей, встать на пост, сесть на свой стул орудийного наводчика, и голова его была ясна, глаза остры, руки действовали уверенно и твёрдо.
И всё-таки часы сегодняшней вахты Андрею казались тяжёлыми.
Почему? Он на это бы не ответил. Всё вокруг было точно таким же, как было во многие другие ночи, — давно знакомым, привычным.
И весь этот порт, кажущийся притихшим и полууснувшим, который на самом деле бодрствует и живёт полною жизнью. И громады кораблей, раскиданных там и тут у причалов. И стройный ряд труб, мачт стоявшего здесь, у стенки, отряда эскадры. И синенький огонёк на грот-мачте своего эсминца — огонёк, который был в полночь ярче, а сейчас начал блекнуть на чуть просветлевшем небе, — огонь дежурного корабля. И все тут рядом, около, было таким же давно знакомым, привычным. И опущенные стволы кормовой башни, одетые в короткие серые чехлы, и бомбосбрасыватель, похожий на высокий пень под серым брезентом. И даже ноги чувствовали давно знакомые, привычные линии рельсовой дорожки — по ней на корабль при надобности закатывают мины. Все вокруг Андрея, стоявшего на посту, было таким, как всегда, всё было таким и на знакомой земле, ещё полуприкрытой мглой уходящей ночи.
И вдруг он увидел, что не всё было так. Не так, как всегда. Он даже не подумал об этом ясно — просто его взгляд остановился на здании, в нескольких окнах которого горел свет. Это было ничем не примечательное здание, похожее на горком, горсовет и на другие стоявшие неподалёку и выстроенные, может быть, в одно и то же время, одним и тем же архитектором. Оно даже и огнями выделялось не очень. И в нескольких окнах горкома горел свет и в здании горисполкома тоже — там, в комнатах, видимо, сидели дежурные.
Но в окнах этого здания огни вспыхивали с каждой минутой, и с каждой минутой их становилось больше и больше. И когда в здании штаба флота вспыхнуло одно из последних окон, в сердце Андрея загорелась тревога, и он понял, сердцем почувствовал, что надо глядеть… Надо глядеть не на штаб, не на эти горящие окна, надо…
Массивные, окованные железом ворота военного причала распахнулись, и тяжёлые штабные ЗИСы стремительно, почти не притормозив на выбоине под аркой, почти не снижая скорости на переезде через железнодорожный путь, ворвались на пирс безмолвные, с горящими ярко фарами.
Андрей сначала машинально, без причины, без надобности нажал кнопку сигнала, вызывающего дежурного офицера на ют. Но тотчас же нажал её снова, увидев, что штабные машины поворачивают к его кораблю.
Он слышал за спиною шаги бегущего дежурного и следил, как головная машина круто развернулась, чуть не сшибив радиатором сходню, и ещё не успела остановиться, как из неё выпрыгнул, попав уже со второго шага на трап, грузный мужчина в адмиральском мундире.
Сейчас Андрей узнал его, вытянулся, но адмирал, ещё не перешагнув на корабль, ещё не дождавшись, когда дежурный офицер остановится, чтобы отдать рапорт, выкинул руку вперёд, как бы поворачивая офицера назад, к его дежурной рубке, негромко, но резко сказал:
— Экстренная съёмка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14