Наплевать ему на жизни людские! Да любой из болотников его в сто крат лучше!
Я к Неулыбе не пошла. Ночь есть ночь, в одиночку не очень-то по лесу походишь. Стояла у реки пустая Стрыева кузня, в нее-то я и отправилась. Свернулась возле давно остывшего горна калачиком, а заснуть не могла – все вспоминала болотников. Ведь знали – не пощадит их Князь, а себя не пожалели ради мира в родной земле. Недаром так рвалось к ним мое сердце – чуяло могучую, широкую мощь, не всякому человеку доступную.
В заброшенной кузне было холодно, забытые хозяином молоты и клещи мрачно поблескивали в лунном свете, будто вместе со мной печалились о судьбе болотников. Я и не сразу поняла, что есть еще кто-то в доме, кроме меня. А когда уразумела, так даже дышать перестала. Показалось, будто бродит бесшумно меж наковален призрачная тень, принюхивается и приглядывается – нет ли кого? А потом тень заговорила негромко шамкая, словно старуха старая, сама с собой по ночам говорящая. Только знала я эту старуху. Издревле ее пустодомкой звали, а кое-где попросту кикиморой. Увидеть ее немногим приходилось – пуглива она была, зато ленивые да нерадивые девки по ее милости частенько поутру над изорванной пряжей слезы проливали.
– Глупая, глупая девка! – шелестела пустодомка. – В мутной водице рыбку не высмотришь. Всеед крови просит, из темной стороны Ядуна вывел, запрет нарушил. Глупая, ленивая девка… Пряжу не прядет, хозяйство не ведет. Кто Ядуна Бессмертного убить может? Не глупая же девка, нет! Никто не может. Магура, золотым шеломом хоробров бодрящая, чашу живую подносящая, и то – не может. Лишь обратно прогнать… Ах, глупая девка! Зачем волх ночь остановить хочет? Уйдет последний волх, кто останется? Что наделала, глупая!
Я себе цену знала, и причитания бестолковой нечисти надоели.
– Пошла прочь! – прикрикнула я на пустодомку и будто проснулась. Никого в кузне не было, никто не шептал бессмысленно, а за окном и впрямь постукивали конские копыта и разговаривали двое. Княжича голос я сразу признала, а другого, как ни силилась, узнать не смогла.
– Поедешь в Дубовники, – громко, не страшась случайного уха, говорил Княжич. – Светозару велишь до завтрашнего рассвета Эрику не уступать, пленных не выдавать. Да делай вид, будто они Меславу самому нужны…
– Может, Эрику всю правду сразу сказать? – перебил Княжича незнакомец. По говору разобрала – булгарин.
Княжич недовольно хмыкнул:
– Делай лишь то, что я велю! К Эрику и носа не кажи да помимо Светозара ни с кем не разговаривай.
– А если он спросит: «Зачем рассвета ждать?» – снова встрял булгарин.
– Придумай что-нибудь, – отмахнулся его собеседник. – На то ты и летописец, чтобы небылицы сочинять.
– Но хоть Светозару можно сказать?
– Слушай, – разозлился Княжич, – никому правды не говори! Ни Светозару, ни еще кому. Все одно – никто тебе не поверит.
– Но…
– Делай, как я велю!
Щелкнула плеть, застучали копыта, и наступила тишина – ни шороха, ни звука, словно все мне примерещилось. Я осторожно приоткрыла двери кузни, высунулась наружу. Нет, не померещилось. Скакал по берегу, прочь от Ладоги, вершник. Не Княжич, другой – в длинном дорожном охабене да с темной головой, а Княжича и след простыл. Видать, уговорил слугу на подлое дело и скрылся в отцовы хоромы.
Что же будет теперь? Всего два дня согласился ждать Эрик, а о третьей ночи разговора не было. Неужели Княжич варягов со словенами рассорить хочет? Но зачем? Побежать к Меславу, рассказать, что задумал его сын, – так не поверит ведь…
И тут меня осенило. Конечно, я вперед вершника не успею, но коли быстро побегу, то за день, может, и доберусь до Дубовников. Передам Светозару истинные слова Меслава, а там будь что будет! Не спасу болотников, так хоть совесть очищу перед теми, кому в той, готовящейся драке полечь суждено…
И я побежала. Так побежала, как никогда в жизни не бегала.
БЕЛЯНА
Трудно дни считать, света дневного не видя, и что срок наш приспел поняла я лишь, когда заскрипели засовы на дверях да впустили в темницу дружинников с кузнецом. Только не прежний был кузнец – другой.
– А куда тот, что заковывал нас, делся? – вяло поинтересовался Бегун.
– Хворает. Второй день из дому не выходит, – добродушно ответил старший вой.
Легко ему давалось добрым быть – чай, последний рассвет мы встречали. Никому не хочется, чтобы унесли умирающие в сердце обиду иль злость. Потому и вел нас вой осторожно, вежливо, будто не преступников на казнь, а добрых друзей в гости…
Даже Темный, приставший по пути, не цеплял по любому поводу, а все больше угрюмо помалкивал. Может, успел кузнец отнести весть Василисе, а та передать Меславу? Тогда и впрямь Темному радости мало – не будет битвы, не будет многих смертей… Никаких не будет, кроме нашей…
День словно побаловать нас решил напоследок – выдался по-летнему теплый, солнечный. Клонил усталое тело Хоре к западу, ласкал мягким вечерним светом все живое, и оттого казалось оно милее и краше, чем обычно. А может, оттого так казалось, что знала – не увидеть мне другого заката, не проводить уж более солнышко на покой, не представить, как девица-вечерняя Заря уводит с небес белых Перуновых коней. Раньше мыслила – встречу смерть, как подобает древлянке, с улыбкой, а теперь умирать страшно стало. Поняла вдруг – останутся на белом свете и деревья эти, и дома, и разные люди, только меня средь них не будет. Никогда…
– Что побледнела? – подобрался ко мне Темный. – Неужто испугалась?
Меня его шепоток, словно плеть, хлестнул – весь испуг выбил. Тело само выпрямилось, губы улыбнулись:
– Никогда тебе не видеть моего страха, Ядун!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186