!!
Сам не знаю, что толкнуло меня вперед с невиданной силой, – все преграды, от ньяра отделяющие, одним прыжком смел, а Бегун все же быстрей оказался. Выметнулся из толпы, словно стрела из тугого лука, пихнул Эрика обеими руками от ребенка подальше и взвыл дико, рухнув ничком в снег. Я вмиг над ним оказался. Руки Бегуна дергались, гребли под себя снег, пытались приподнять прежде послушное и ловкое тело. Из распоротого бока сильными толчками вытекала алая кровь, смешивалась с грязью, расползалась некрасивой бурой лужей. А вместо девочки замерла над дергающимся телом волховка, с окровавленным мечом в руках. Я шагнул к ней, на ходу вырвав из-за пояса нож. Никому не дозволено безнаказанно моих родичей убивать! Да таких, кои, если и сделали что дурное в жизни, то лишь по наивности да доверчивости своей!
– Я не хотела! – Волховка упала подле Бегуна на колени, зажала его рану обеими руками. Кровь побежала верткими ручейками по тонким пальцам, скользнула под красный рукав. – Я верну то, что взяла нечаянно!
Я убить ее собирался, но опустил нож. «Нет лекаря лучше волха», – так, кажется, она говорила? Пусть ворожит и молится…
Эрик рухнул рядом со своей недавней противницей, всматриваясь в бледнеющее лицо болотника, завыл:
– Спаси его! Спаси!
Волховка трясущимися, перемазанными кровью руками принялась защипывать края раны, будто вместе их склеить пыталась. Губы ее дергались, шептали что-то…
– Поздно. – Чужак оторвал ее от Бегуна. – Поздно, сестра! Он – человек. Не ведогон, воскрешениям подвластный… Человек! Невинного человека ты убила, сестра. Ведаешь сама – чем наказана. Нет у тебя больше силы…
– Неправда! – затряслась она в диком вое. – Неправда!
Бегун от ее вопля очнулся, открыл глаза, окатил меня ласковым голубым светом:
– Прощай… Олег… Может, с Биером… свидимся… оба… певцы…
Я протянул ладонь, опустил ее на холодеющий лоб:
– Эх, Бегун, говорил я тебе – от девки жди беды… Он улыбнулся слабо:
– От такой и помереть… не жалко… А Дрожник ладожский не обманул… Не испугался я… Смерти…
Неужели уйдет и он из моей жизни? Неужели никогда не посмотрит рассветными глазами, не посмеется веселой шутке, не поцапается с Лисом, по-ребячьи наивно, не затянет переливами звонкую песню? Неужели?!
Я поднялся, прихватил Чужака за отвороты полушубка:
– У тебя есть сила! Верни ему жизнь! Волховка, силясь отпихнуть меня, тоже цеплялась за него, молила:
– Сделай хоть что-то… Сделай… Чужак опустил голову, замер.
Бережет силы? На Ядуна копит? Почему раздумывает, почему медлит?!
– Чужак!!! – Ньяр рухнул перед ним на колени. – Меня убей, только его спаси!
– Дурак! – Волх зло встряхнулся. – Не для того он тебя заслонил, чтобы ты помер!
Эрик застонал, ткнулся лицом в окровавленный снег, закачался в безмолвных рыданиях.
– Отцепись… – Чужак отпихнул меня, наклонился, поднял Бегуна на руки, понес к Судному Дереву.
Тот безжизненным кулем висел – ноги по земле ехали, белое лицо запрокинулось к небу, в ясных глазах застыла печальная улыбка. Последняя улыбка…
Бережно Чужак опустился возле древесного ствола, прижал обмякшие руки Бегуна к коре так, словно врастить его хотел в ствол. Лис рванулся было помочь, но я остановил. Чутьем понимал – нельзя мешать волху.
Он сбросил полушубок, сорвал рубаху, приник голой грудью к ране Бегуна и вдруг запел. Негромко, протяжно, будто зверь лесной по сородичу воющий:
Ты плыви, ладья, на Белу реку,
Серым соколом взвейся к облаку,
У Мокошь-земли злату нить возьми,
Понеси ко мне, да не оборви!
Опояши сей дуб нитью золотой,
Повяжи сей дуб с Долею людской,
Пусть в корнях его Ендрик-зверь живет,
Пусть он кровь листам да коре дает!
Затяни на нити свой узелок,
Нареки убитому новый срок!
Я не очень понимал, о чем просит волх, – смотрел во все глаза на Бегуна. Да только Чужак уже встал, стер снежным комом кровь с груди, натянул рубаху, а Бегун по-прежнему покоился, привалившись к дереву и безжизненно глядя в небо широко распахнутыми глазами.
– Все. – Волх подошел ко мне, вытянул из моих рук свой полушубок. Когда я его поднял? Не помню…
А что он сделал-то? Постонал, пошептал – и все! Даже кровь остановить не попробовал, мазей да трав не наложил на рану. Хотя я похожие раны встречал – никакие травы здесь не помощники…
– Я сроднил его с деревом, – пояснил Чужак. – Они едины теперь. Хочешь – послушай, каково ему там…
Я покачал головой. Чего мне было слушать, когда мертвое тело перед собой видел? А Медведь пошел, доверчиво прижал ухо к коре, замахал рукой, чтоб слушать не мешали.
Незнати стихли, и даже ньяр поднял голову, доверчиво глядя на охотника. Тоже верить хотел, тоже надеялся…
Медведь постоял немного, неуклюже прижимаясь щекой к дереву, а потом неожиданно широко улыбнулся:
– Он там! Он поет. Я слышу…
Толпа, галдя и перекрикивая друг друга, ринулась к дубу. Про волховку и ньяра забыли совсем.
Лис и Эрик одними из первых прильнули к толстому стволу, замерли, вслушиваясь в свои нелепые надежды.
– Точно…
– Поет…
– И сердце бьется! Слышите – тук-тук!
– Верно!
Хоть и горько было у меня на душе, а улыбнулся.
Наверное, болотникам так будет легче… Пусть не воскресил Чужак Бегуна, но избавил их от ноющей, рвущей сердце тоски…
– Опять не веришь? – Волх отвернулся от меня, поднял с земли брошенный Эриком меч. – А ведь знаешь – я врать не смею…
Я о том и забыл совсем! Но почему не мог поверить? Болотники и ньяр не сомневались в силе волха, в чудесах, что он творил, почему же я верить не хотел? Ни в кромку, ни в чудеса, ни в богов? Да я и в людей не верил…
Мимо метнулась жалкая всклокоченная баба, упала под ноги Чужаку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186