ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Встречают-то по одежке…
Звук нарастал, близился, и наконец выплыла на невысокий холм телега, доверху мешками и бочонками груженная. По краям ее двое мужиков сидели, ногами босыми по земле волочились. Рубахи на них были серые, неприметные, порты до колена снизу подвернуты. На лицах тоска блуждала – видать, не проснулись еще, и лошаденка телегу тянула лениво, еле ногами двигая. Неказистая была лошаденка, но добрая – шерсть на круглых боках краснотой поблескивала, грива, косами заплетенная, на лоб шелковистой прядью падала.
– Стой, за-р-раза! – прикрикнул на нее возница, с нами поравнявшись, и, соскочив с телеги, смерил нас недоверчивым взглядом: – Доброго пути вам, странники.
Славен улыбнулся пошире, отозвался:
– И вам того же.
– Куда путь держите?
Мужичок уж так нас глазами ощупал, что, небось, ведал, у кого что в душе скрыто… Экий дотошливый!
– В Терпилицы покуда, а там видно будет. – Славен полправды сказал, а другую половину при себе оставил.
Оно и верно – места чужие, люди чужие…
– Коли так, то по пути нам! – Мужику мы, видать, глянулись – ухмыльнулся широко, пододвинул груз тяжелый, место в телеге освобождая.
Славен к нему не полез, да и охотники решили своими ногами шагать, а мы с Хитрецом взгромоздились на мешки мягкие, разболтались со случайными попутчиками.
Мужики оказались местными, терпилинскими. Жили они землей да скотиной; на неурожай нынешний сетовали, на дороги, дождями размытые, на Князя, осторожно, что большую мзду с них потребовал, на знакомцев каких-то, нам неведомых, что друг другу жить мешали… Ничем они с нашими мужиками не рознились – слова те же да пересуды о том же… Старший, тот, что лошадью правил, Горютой назвался, младший – Поведом. Были они родичами, как во всяких печищах словенских водилось, да жили хозяйством своим. Не совсем, правда, своим – больше стрыевым.
– Стрый у меня человек нарочитый, всеми почитаемый, – хвалился Горюта, успевая на лошаденку ленивую причмокивать. – Староста наш печищенский! Он вас непременно к себе зазовет, но вы не соглашайтесь – у меня изба ладная, его хоромины – не хуже. И угощу-попотчую вас на славу! Жена моя лучше всех баб в Терпилицах блины да пироги печет.
Повед засмеялся, унял гордеца:
– Что уговариваешь? Коли велел Вышата всех гостей к нему отводить, так не станешь же спорить с ним!
Стало быть, старосту ихнего Вышатой зовут? Красивое имя, звучное, не то что у меня, будто у собаки, на зверя натасканной, – Бегун…
Горюта с родичем спорить не стал – понурился да так и помалкивал до самого печища. Лишь завидев издали забор невысокий, приободрился, гаркнул на лошаденку:
– Пошевеливайся, кляча ленивая!
Ту понукать было ни к чему. Понимала – как придет домой, овса дадут, поклажу снимут, – побежала резво, застучала весело копытами по пыльной дороге.
На нас поглядеть все печище высыпало. Бабы в серниках да платах белых, девки с косами до пояса, детишки с глазами, будто огоньки светлые… Столпились возле телеги, проходу не давая, гомоня на все лады…
Повед да Горюта сидели гордые, спины выпрямив, словно не болотников неведомых привезли, а знатных бояр аж с самой Ладоги.
– Ну-ка, посторонись! – рявкнул кто-то властно.
– Вышата… Вышата… – зашелестели в толпе. Отхлынули от телеги в разные стороны, смолкли, на высокого грузного мужика глядя, что к нам неспешно шел.
Я от изумления аж рот разинул. Уж на что наш Медведь велик да силен, а со старостой терпилинским, пожалуй, и ему не совладать было бы! Срачица нарядная на могучих плечах Вышаты чуть не лопалась, шея едва в ворот влезала, а на руки не всякий бы и глянуть отважился – бугрились они могучими мускулами, пугали толщиной да мощью. Были, верно, у Вышаты прадеды кузнецами – усмиряли огонь Перунов, иначе откель бы в нем такая сила взялась…
Он приподнял ладонь, нас привечая и глубокими карими глазами с головы до пят обшаривая. На рогатине Славена взор задержал, возле Хитреца, маленького да щуплого, хмыкнул презрительно, а Медведя завидя, вскинул горделиво голову, будто петух бойцовый…
– Милости просим, – загудел низким, сочным голосом.
Тут же из-за спины его широкой вынырнула дородная краснощекая девка с караваем хлеба в руках. За ней засеменил, спотыкаясь и робея, мальчишка лет шести от роду, верно сын иль внук Вышатин. В руках держал он блюдо расписное, со стопками берестяными да горочкой соли посередке.
Девица замешкалась возле нас, растерялась – кому первому угощение поднести… Вышата негромко цыкнул, глазами на Славена указал – признал в нем старшего. Девка румянцем стыдливым залилась, протянула Славену хлеб ароматный:
– Будьте нам гостями добрыми…
Парнишка, уж притомившись блюдо держать, быстро под ее локоть подлез, сунул Славену чарки под нос:
– Отведай вина старградского, редкого…
Странные нравы тут – наши питьем чужим никогда б гостя не попотчевали, свою гордость имеючи, да не мне обычаи здешние судить…
Славен к парнишке склонился, стопку в руки взял и опрокинул в рот. Затем каравай разломил, улыбнулся хозяину, в соль макнул да кусил. Теперь и захоти он кого в печище обидеть – не смог бы. Кто угощения с гостевого стола отведал, тот уж руку на хозяев поднять не осмеливался…
За ним остальные родичи хлеба да вина вкусили, и все с видом важным, будто свершали какое таинство великое, а мне не впервой такая встреча была. В дальних печищах болотных меня так частенько привечали. Потому и опрокинул чарку в рот, к запаху ее не принюхавшись, – забыл, что паренек о вине старградском говорил. От привкуса незнакомого зашелся кашлем.
– Закусывай, закусывай! – быстро подскочил Повед, на ухо зашептал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Звук нарастал, близился, и наконец выплыла на невысокий холм телега, доверху мешками и бочонками груженная. По краям ее двое мужиков сидели, ногами босыми по земле волочились. Рубахи на них были серые, неприметные, порты до колена снизу подвернуты. На лицах тоска блуждала – видать, не проснулись еще, и лошаденка телегу тянула лениво, еле ногами двигая. Неказистая была лошаденка, но добрая – шерсть на круглых боках краснотой поблескивала, грива, косами заплетенная, на лоб шелковистой прядью падала.
– Стой, за-р-раза! – прикрикнул на нее возница, с нами поравнявшись, и, соскочив с телеги, смерил нас недоверчивым взглядом: – Доброго пути вам, странники.
Славен улыбнулся пошире, отозвался:
– И вам того же.
– Куда путь держите?
Мужичок уж так нас глазами ощупал, что, небось, ведал, у кого что в душе скрыто… Экий дотошливый!
– В Терпилицы покуда, а там видно будет. – Славен полправды сказал, а другую половину при себе оставил.
Оно и верно – места чужие, люди чужие…
– Коли так, то по пути нам! – Мужику мы, видать, глянулись – ухмыльнулся широко, пододвинул груз тяжелый, место в телеге освобождая.
Славен к нему не полез, да и охотники решили своими ногами шагать, а мы с Хитрецом взгромоздились на мешки мягкие, разболтались со случайными попутчиками.
Мужики оказались местными, терпилинскими. Жили они землей да скотиной; на неурожай нынешний сетовали, на дороги, дождями размытые, на Князя, осторожно, что большую мзду с них потребовал, на знакомцев каких-то, нам неведомых, что друг другу жить мешали… Ничем они с нашими мужиками не рознились – слова те же да пересуды о том же… Старший, тот, что лошадью правил, Горютой назвался, младший – Поведом. Были они родичами, как во всяких печищах словенских водилось, да жили хозяйством своим. Не совсем, правда, своим – больше стрыевым.
– Стрый у меня человек нарочитый, всеми почитаемый, – хвалился Горюта, успевая на лошаденку ленивую причмокивать. – Староста наш печищенский! Он вас непременно к себе зазовет, но вы не соглашайтесь – у меня изба ладная, его хоромины – не хуже. И угощу-попотчую вас на славу! Жена моя лучше всех баб в Терпилицах блины да пироги печет.
Повед засмеялся, унял гордеца:
– Что уговариваешь? Коли велел Вышата всех гостей к нему отводить, так не станешь же спорить с ним!
Стало быть, старосту ихнего Вышатой зовут? Красивое имя, звучное, не то что у меня, будто у собаки, на зверя натасканной, – Бегун…
Горюта с родичем спорить не стал – понурился да так и помалкивал до самого печища. Лишь завидев издали забор невысокий, приободрился, гаркнул на лошаденку:
– Пошевеливайся, кляча ленивая!
Ту понукать было ни к чему. Понимала – как придет домой, овса дадут, поклажу снимут, – побежала резво, застучала весело копытами по пыльной дороге.
На нас поглядеть все печище высыпало. Бабы в серниках да платах белых, девки с косами до пояса, детишки с глазами, будто огоньки светлые… Столпились возле телеги, проходу не давая, гомоня на все лады…
Повед да Горюта сидели гордые, спины выпрямив, словно не болотников неведомых привезли, а знатных бояр аж с самой Ладоги.
– Ну-ка, посторонись! – рявкнул кто-то властно.
– Вышата… Вышата… – зашелестели в толпе. Отхлынули от телеги в разные стороны, смолкли, на высокого грузного мужика глядя, что к нам неспешно шел.
Я от изумления аж рот разинул. Уж на что наш Медведь велик да силен, а со старостой терпилинским, пожалуй, и ему не совладать было бы! Срачица нарядная на могучих плечах Вышаты чуть не лопалась, шея едва в ворот влезала, а на руки не всякий бы и глянуть отважился – бугрились они могучими мускулами, пугали толщиной да мощью. Были, верно, у Вышаты прадеды кузнецами – усмиряли огонь Перунов, иначе откель бы в нем такая сила взялась…
Он приподнял ладонь, нас привечая и глубокими карими глазами с головы до пят обшаривая. На рогатине Славена взор задержал, возле Хитреца, маленького да щуплого, хмыкнул презрительно, а Медведя завидя, вскинул горделиво голову, будто петух бойцовый…
– Милости просим, – загудел низким, сочным голосом.
Тут же из-за спины его широкой вынырнула дородная краснощекая девка с караваем хлеба в руках. За ней засеменил, спотыкаясь и робея, мальчишка лет шести от роду, верно сын иль внук Вышатин. В руках держал он блюдо расписное, со стопками берестяными да горочкой соли посередке.
Девица замешкалась возле нас, растерялась – кому первому угощение поднести… Вышата негромко цыкнул, глазами на Славена указал – признал в нем старшего. Девка румянцем стыдливым залилась, протянула Славену хлеб ароматный:
– Будьте нам гостями добрыми…
Парнишка, уж притомившись блюдо держать, быстро под ее локоть подлез, сунул Славену чарки под нос:
– Отведай вина старградского, редкого…
Странные нравы тут – наши питьем чужим никогда б гостя не попотчевали, свою гордость имеючи, да не мне обычаи здешние судить…
Славен к парнишке склонился, стопку в руки взял и опрокинул в рот. Затем каравай разломил, улыбнулся хозяину, в соль макнул да кусил. Теперь и захоти он кого в печище обидеть – не смог бы. Кто угощения с гостевого стола отведал, тот уж руку на хозяев поднять не осмеливался…
За ним остальные родичи хлеба да вина вкусили, и все с видом важным, будто свершали какое таинство великое, а мне не впервой такая встреча была. В дальних печищах болотных меня так частенько привечали. Потому и опрокинул чарку в рот, к запаху ее не принюхавшись, – забыл, что паренек о вине старградском говорил. От привкуса незнакомого зашелся кашлем.
– Закусывай, закусывай! – быстро подскочил Повед, на ухо зашептал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186