— Не забывай — она дочь князя!
Гюда покосилась на него, не понимая — он услышал и, издеваясь, повторил ее слова или случайно произнес то, что она твердила про себя все последние дни. В глубоких желто-карих глазах урманина не было насмешки или угрозы. Скорее наоборот — он смотрел даже сочувственно, будто понимая ее боль. Но Гюда не нуждалась в жалости или сочувствии врага. Гордо расправив плечи, она поковыляла дальше.
Драккар подбросило на волне, княжна зашаталась. Падая, ухватилась за чью-то руку, удержалась на ногах. Запястье Орма, которое она стиснула, боясь упасть, было горячим и твердым. Под пальцами княжны живым зверьком билась плотная вена. Гюда отдернула руку:
— Мой брат умирает.
Она не желала смотреть ему в лицо — разглядывала доски палубы под ногами, скользила взглядом по тонкой щели, уползающей краем под кованые сундуки гребцов.
— Он слабый, — спокойно подтвердил урманин.
«Я дочь князя», — повторила про себя Гюда, заставила речь не бежать слишком быстро, не выдавать ее страха и беспокойства:
— Ты взял его, чтобы убить по дороге?
— Его никто не убивает. Он вправе сам решать — хочет он выжить или нет.
— Он слишком мал, чтобы принимать такие решения.
— Я был не старше него, когда Урд впервые спросила меня о том же. Я выбрал, он тоже выберет.
На ногах урманина были кожаные сапоги, обшитые поверху яркой красной тесьмой. Острые носы сапог почти касались босых ступней княжны, и, даже потупившись, она ощущала близость Орма, его дыхание, жар разгоряченного греблей тела, его запах — сладкий и соленый одновременно. Захотелось ударить его — вскинуть руку и изо всех сил стукнуть по лицу, чтоб из губ брызнула кровь и серые глаза стали черными от злости и унижения. Будь она одна — она бы так и поступила, но там, за спинами гребцов, содрогался в кашле ее брат — маленький и беззащитный.
Гюда стиснула зубы, выдохнула. Был лишь один способ спасти Остюга. Только один, которым тысячи лет женщины спасали тех, кто был им дорог.
— Я лягу с тобой, если ты поможешь моему брату выбрать жизнь, — сипло пробормотала Гюда.
Расслышавший ее слова Харек присвистнул. И тут же смолк под лающим окриком Белоголового. Орм протянул руку, запустил ладонь в волосы княжны. Его мягкие ласкающие движения были еще хуже, чем насмешки и угрозы. Гюда сжала пальцы в кулаки, почувствовала боль от впившихся в ладони ногтей и тут же — другую боль — резкую, внезапную, от которой бросило в пот. Быстрым движением урманин накрутил ее волосы на пальцы, дернул так, что чуть не сломал ей шею. Теперь лицо Белоголового нависало прямо над Гюдой, изо рта, вместе с дыханием, вырывались обидные слова:
— Ты глупа, словенка! Мне не нужно ждать твоего согласия, чтоб взять тебя. Ты — моя рабыня!
Боль стала невыносимой, казалось, если он шевельнет рукой, кожа на затылке оторвется вместе с намотанными на его кулак волосами.
Немея от боли, Гюда прошептала:
— Я — дочь князя!
— Ты — рабыня. — Белоголовый крутнул ее, надавил, заставляя опуститься на колени, пригнул ее голову к палубе. Пред губами княжны оказался его сапог, красная тесьма сливалась с прыгающими перед глазами пятнами.
Гюда сопротивлялась — уперлась обеими руками в палубу, замотала головой. В затылке что-то затрещало, захлюпало.
— Я — дочь князя! — теряя силы, завизжала Гюда, нырнула лицом к варяжскому сапогу, вцепилась зубами в открытую из-под голенища икру. От неожиданности Орм охнул, отбросил княжну в сторону, и тут на него метнулось что-то маленькое, замолотило кулачками в живот.
— Остюг… — признав в озлобленном комке брата, всхлипнула Гюда.
Белоголовый одной рукой схватил княжича за рубаху, поднял вверх.
— Умри! Умри! Умри! — продолжая брыкаться и всхлипывать, выкрикивал тот. В свободной руке урманина мелькнул нож, Гюда закрыла глаза.
— Я хочу выкупить у тебя мальчишку, хевдинг. Не веря своим ушам, Гюда приоткрыла веки. Харек поднялся и теперь стоял напротив Орма, удерживая его занесенную руку.
— Тебе не нужен мальчишка. Я возьму его за половину своей доли. Это — хорошая цена, — повторил он.
На драккаре стало тихо, было слышно лишь хриплое дыхание обессилевшего Остюга и плеск волн за бортом.
— Неужели удары этого ребенка были столь сильны, что достойны смерти? Или раб сумел обидеть тебя, хевдинг? — осторожно произнес Харек.
Гюда впилась пальцами в щель меж палубными досками. «Великие боги, пусть Белоголовый отпустит моего брата, пусть Остюг останется жив… » Ее мольбы услышали — ярл ухмыльнулся, убрал нож.
— Эта падаль не стоит половины твоей доли. И еще, Волк, с каких это пор у тебя стало такое мягкое сердце? Может, тебе пора начать пасти овец, как обычному бонду?
Хирдмаьгны засмеялись. Гнетущая тишина отступила, спряталась за борт, поджидая удобного мига.
— Кто знает, хевдинг, кто знает, возможно, когда-вибудь все мы станем пасти овец. Норны слепы, и узор их нитей бывает весьма причудлив, — ответил Харек.
Смирившись, Белоголовый опустил Остюга к своим ногам и, почти не коверкая слов, сказал по-словенски:
— Иди на место Харека. Он отдохнет, пока ты будешь грести.
Кто-то из урман захохотал, насмехаясь над решением ярла, кто-то пренебрежительно фыркнул. Харек шлепнул Орма по плечу:
— Ты правильно обходишься с рабами, ярл. Пусть мальчишка умрет за делом.
Прижавшись к борту, Гюда смотрела, как ее брат, еле переставляя ноги, плетется к сундуку Харека, как садится, берет в слабые руки тяжелую рукоять весла. Склоняется вперед вместе с прочими гребцами, затем разгибается… Вновь склоняется вперед…
В его лице не осталось ничего от прежнего Остюга, однако и слез больше не было — сухие губы монотонно шевелились в такт движениям, светлые глаза мертво глядели куда-то вдаль, не замечая ни скорчившейся у борта сестры, ни стоящего рядом Орма, ни драккара, ни моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108