Лядины сменялись молодым ельником, затем вновь — скалистыми уступами. На уступах Айша старалась задержаться, чтоб немного подсушить и согреть промерзшие в лесной сырости ноги.
Айща с детства знала — лес, как и болото, живет своей жизнью. Как люди. Как звери. Как кромка или мир за кромкой. У него свои разговоры, свои правила. И если ты хочешь войти в его владения, надо прислушиваться к подсказкам лесных духов, угадывать их настроение, не нарушать их, заведенных за много лет до человеческих, законов. Тогда лес поможет тебе, но если не услышишь его, не поймешь — погубит… Особенно — хворого или слабого. Орм был ранен, однако ломился сквозь чащу, как медведь, не примечая облюбованных зверьем местечек, сминая сапогами ягодные кусты, не чуя затаившихся рядом лесных нежитей. Изрезанный ранами Харек, припадая на одну ногу, брел рядом с ним, с трудом перебирался через завалы камней, тяжело дыша и обдирая бока, протискивался сквозь древесный частокол, вяз, чуть не падая, в вересковых зарослях.
Под вечер они выкарабкались на вершину высокого лесистого холма, где меж редких сосновых стволов в зелени мха прятались рыжие, схожие цветом с лисьей шерстью, грибы. Их так и называли — лисьими.
Орм остановился посреди поляны, усеянной россыпью лисьих грибов. Харек рухнул у его ног, привалился спиной к дереву, принялся длинно и витиевато ругаться, разматывая с ноги окровавленную тряпку.
Айша вообще не понимала, как Волк прошел весь путь, — у нее-то, живой-здоровой, икры ныли, а спину и плечи ломило, словно в лихорадке. Словно разделяя ее сомнения, Орм бросил на Харека быстрый взгляд, но, так ничего не сказав, направился обходить свой новый хирд. Пока он плутал от воина к воину, что-то указывал, с кем-то негромко спорил, Айша решила позаботиться о себе. Нарвала мха, растерла корешками и землей зудящие ступни, обмотала зеленью ноющие колени. Вспомнив о Хареке, испросила прощения у Борового — судя по соснам, хозяйничал тут он, а не Лешак, — и наковыряла в подол розовых, спрятавшихся меж мхом и землей наростов. Неприметно подобралась к Хареку поближе.
Урманин уже размотал тряпку на ноге. Под пропитавшейся кровью и гноем тканью оказалась глубокая рана. Поскуливая сквозь зубы, Харек острием ножа вычищал из нее гной. На очищенных местах тут же проступала кровь.
— Давай я, — предложила Айша. Урманин недоверчиво покосился на нее, фыркнул, вытер нож о мох и вновь потянулся к ране.
— Я ж тебе не жениться предлагаю, — обиженно пробормотала по-словенски Айша, надеясь, что Харек если и услышит, то вряд ли поймет.
На самом деле возиться с урманином ей вовсе не хотелось, но лекарство она уже собрала и свое спасение надо было как-то отрабатывать. Однако коли Харек не желал ее помощи…
Стараясь не коситься на бестолкового урманина, она оглядела отряд. По пути к малому хирду Орма постоянно прилеплялись новые люди. Теперь их оказалось так много, что людские фигуры рассыпались на равнине меж деревьев, точь-в-точь как лисьи грибы во мху. Некоторые лежали, завалившись в мох навзничь, некоторые присели на корточки и, сложив на коленях руки, ждали, когда вновь начнется утомительный путь сквозь нескончаемую лесную глушь. Лезвие ножа охолодило раскрытую ладонь притки. Айша вздрогнула, оглянулась. Протягивая ей нож, Харек смеялся. Сипло произнес:
— Жениться?
Не ответив на колкость, но чувствуя, как стыдливо заполыхали мочки ушей, притка отложила нож, вытряхнула прямо в рану Харека уже изрядно раскрошившуюся розовую грибницу. Грибное месиво растеклось в ране белесой кашей, заполнило ее до краев, прикрыв кость и сочащиеся кровью края. Харек недоуменно наблюдал, как грибница, едва соприкоснувшись с раной, меняет цвет и взбухает бледной пеной. Не дожидаясь, пока пена уляжется, потянулся к тряпке.
— Погоди, — остановила его руку Айша. — Тут еще верное слово надобно.
«Для кромешных жителей людская речь слишком спорая. Надобно говорить, как они, не спеша, с довольством». Давно, в какой-то другой, оставленной за морем, жизни учил Айшу дед. Учил языку кромки, загадочному и странному, но понятному всякому, кто обитает меж живыми и мертвыми.
— Кумохи-ахохи, дочери Мокоши, владетельницы над телами человечьими, хозяйки речные! Старшая Невея и сестры ее Ворогуша, Огнея, Ломея, Гнетея, Дрожуха, Желтея, Весновка, Тясея, Ледея и младшенькая Веретеница! Будьте добры к болящему, как сестры к брату, не тревожьте его раны…
Заговаривая рану Харека, Айша поклонилась в сторону бурлящей реки, вновь затянула, повысив голос, ибо те, к кому она обращалась теперь, были своевольны и редко прислушивались к людским речам:
— Ветреники, что на резвых своих конях скачу! над всем подкроменшым и надкромным! Черный и Белый, Серый и Огненный, помогите болящему, как братья брату, одарите его своей силой, верните его ногам былую резвость!
Стала на колени, прижалась щекой к влажному мягкому мху:
— Боровой да Моховик, Блуд да Уводна, Болотянники и ичетики, подкустовники и игоши, навьи и незнати, шишки, куляши, кроговертыши и крогоруши, коли есть вы здесь, коли слышите — пойдите ко мне, возьмите руку мою, проведите тело мое до живой души, ныне болящей, как дети доводят до порога слепую матерь, укажите, где затаилась в сем теле беда…
Прислушалась к лесу, к себе. Лес молчал, никто из кромешников не указывал возможную горесть.
— Достатку вам, родненькие, — поблагодарила Айша.
— Ты колдунья? Как сваей? — Харек потряс тряпку, которую снял с раненой ноги, брезгливо поморщился, отбросил ее прочь. Подумав, оторвал рукав рубахи, по шву вырвал ластицу, наложил ее на рану сверху. Остатками принялся обматывать ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108