Сижу под лесными соснами, думаю о своем побережье, его закрытых лавках и вестях о прибытии судов. О чувстве потерянности в приморских городках. Понемногу опробую свое тело, проверяя, далеко ли оно способно ходить. Опробую себя. Далеко не ухожу. Запахи дождя и секса смешиваются на моей коже, становятся нераздельными.Первое декабря. Я возвращаюсь с прогулки на берегу. По-прежнему идет дождь. Дети сидят на крыльце, под навесом. Выходит их отец, несет поднос с чашками. Садится на корточки и расставляет их. Чашек десятки — ровные ряды пластика, фарфора, стекла.— Пригласил соседей на чай?Он поднимает взгляд, медленно, смущенно.— У меня нет соседей.— Знаю. Не считала тебя особенно компанейским. Что это?— Семейная игра.— Угу! — Том во все глаза смотрит на меня. Его отец наливает в чашки воду из кувшина. У ног его стоит пластиковое сито. — Вы не знали?Хикари кивает мне. Молча, тая улыбку.— Закрой им глаза.Прикладываю ладони к детским лицам. Ирэн дрожит от волнения. Том выставляет вперед плечи, как шулер. Хикари достает из нагрудного кармана рубашки кисет из акульей кожи и открывает его.В нем лежат три бриллианта. Я подаюсь вперед. Они причудливо вытянуты, словно росинки. Маленькие, но чистой воды. Даже в полутьме переливаются. Хикари кладет их по одному в разные чашки.— Сперва Ирэн, — говорит он, повысив голос. — Не спеши.Дети уже отводят мои руки, шепчутся над составленными чашками. Девочка с подчеркнутой осторожностью касается своей обычной: из голубого пластика, с зелеными дельфинами. Отец останавливает ее. Он держит сито, а девочка выливает туда воду.На пластике сита ничего нет. Ирэн разочарованно стонет. Камни исчезли в своих укрытиях, невидимые, будто растворились, как соль.Это игра в потерянное сокровище. Я смотрю, как дети играют, лица их сияют от увлеченности. Выигрывает мальчик и откидывается назад с видом полнейшего довольства. Я помогаю унести посуду. Мы стоим у кухонного стола и убираем чашки. Сверху доносится спор детей из-за шампуня и ванной.— Им нравится эта игра.Хикари утвердительно хмыкает и довольно улыбается. По радио звучит японская поп-музыка.— Можно взглянуть на бриллианты?Хикари, не поднимая взгляда, достает кисет и протягивает мне. Рыбак с горсточкой бриллиантов. Подношу их к свету из окна. Тот, кто купил эти камни, знал, что ему нужно. Огранка совершенно одинаковая, может быть даже, выполнена одним гранильщиком. Некий прототип смешанной бриллиантовой огранки, математически неточной. Старый, начала XIX века. Не европейский. Камни индийские, думаю. Добыты до открытия месторождений в Бразилии и Африке.Опускаю их снова в кисет. Возвращаю его.— Камни хорошие. Необыкновенные.— Они принадлежали твоему дедушке.Хикари удивленно поднимает взгляд. Я позволяю себе рассмеяться.— Манкин-Мицубиси. Три Бриллианта. Он назвал компанию в их честь. Что сталось с десятью тысячами монет?Лицо Хикари проясняется. На нем появляется кривая улыбка.— Пропиты. Ты много знаешь о камнях.— Это мой бизнес. Он ездил в Индию, твой дедушка?— До приезда сюда.Я смотрю, как Хикари смотрит на меня, словно сравнивает, не знаю с кем или с чем. Вытирает руки и подходит к книжным полкам.— Иди сюда. Хочу показать тебе кое-что.— Только не говори, что у тебя в Библии хранятся бриллианты.— Нет. — Он раскрывает книгу, листает ее. — Ты как-то спрашивала о фотографиях. О портретах членов семьи.Хикари подает мне раскрытую книгу. Под папиросной бумагой коричневая фотография: в плетеном кресле сидит старик. У него орлиное лицо, созданное, чтобы рассекать ветер. Глаза печальные. За окном комнаты деревья, тамариски.— Красивый. Похожий на тебя.— Прадед. Его звали Даниил Леви.— Еврей.Хикари кивает.— Майкл, мой дед, изменил фамилию. Он перебрался в Европу. Фамилия Льюис лучше подходила для ведения дел.— Но в конце концов оказался здесь?— Да.Снаружи поет древесница, негромко, словно детская музыкальная шкатулка.— Тогда многие евреи покидали Ирак. Большинство ехало на восток. Азия принимала их радушнее.Без христианства антисемитизма нет. Здесь, разумеется, моего деда называли чужеземным дьяволом. Но и всех европейцев и американцев тоже. Он всегда говорил, что для него это было предпочтительней.Комната на фотографии побелена известью. Не полностью, пол земляной. На ночном столике лежат инструменты. Молоток, ватерпас.— Ты хоть видел его? Даниила?— Нет. Он женился поздно, на внучке местного раввина. Был уже стариком, когда родился мой дедушка. Но был торговцем, как и все в семье. Они с братом работали вместе, ездили в Лондон искать счастья.— Но это не Англия.— Да. — Он мнется. — В твоей стране они столкнулись с… с некоторыми сложностями, которые сказались на обоих очень скверно. Его брат, Залман, заболел. Они вернулись домой. Залман умер в сумасшедшем доме еще молодым.Хикари хочет забрать фотографию. Я тянусь за ней.— А что Даниил?Он вздыхает. Кажется, ему больше не хочется говорить.— Даниил прожил долго. Дедушка говорил, что он никогда не бывал радостным. Винил себя в смерти брата, это не давало ему покоя.— Подожди, пожалуйста. — Я берусь за фотографию. Внимательно разглядываю ее. — Твой дедушка… Майкл. Он тоже разбирался в камнях?— Да. Его отец и дядя лишились одной вещи. Майкл отыскал ее для них. У него это заняло большую часть жизни. Купил и привез в Ирак еще до смерти своего отца.Я почти сразу соображаю, о чем он ведет речь. Поднимаю взгляд, смотрю ему в лицо:— Ты говоришь о «Трех братьях»?Хикари не отвечает. Смотрит на фотографию, словно пытается увидеть в человеке на ней себя.Острые выступы лица. Сложенные вместе руки. Видны ночной столик, часовая цепочка, стакан с чаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139