Пристройка к зданию конторы. Сторож, Савелий Фомич, сам открыл чистенькую, тёплую комнату с двумя койками.
— Вы будете жить один, товарищ следователь, — поспешил заверить Линёв.
— Верно, — подтвердил сторож. — Вон там у нас санузел, умывальник. Рядом — кухонька. Газу, правда, в баллонах нету. Никак не сменяют…
— Ничего, обойдусь. Столовая есть?
— А как же! — ответил Савелий Фомич.
— Но сейчас поздно, закрыто. — Линёв посмотрел на ручные часы.
— Это точно, — сказал сторож. — Деревня. С курями спать ложатся. А чаек у меня готов. На плиточке. С устатку не мешает, а?
— Не мешает, — сказал я. — Спасибо.
Участковый инспектор спросил:
— Я вам нужен, товарищ следователь?
— На сегодня нет. Благодарю за хлопоты…
Он пожал плечами:
— Какие там хлопоты. Служба. — И, откозыряв, ушёл.
— К молодой жене. Секретарша директора, — подмигнул сторож. — Две недели, как свадьбу сыграли… За ради неё и напросился сюда из района.
— А прежний?
— Тю-тю. Подался далече… Перевели.
«Жаль, — подумал я. — Одним помощником, знающим село и его обитателей, меньше…»
Сторож, прежде чем сходить за чаем, почесал затылок:
— Не знаю, понравится ли вам моя заварка… С мятой. По-стариковски. Для суставов полезно.
— Понравится. Моя мать тоже любила заваривать с мятой.
— Могу и чистого. Индийский у меня.
— Давайте с мятой.
Савелий Фомич принёс маленький чайничек с запаянным носиком. Поставил на стол.
— Стаканы в тумбочке. — Он собрался деликатно ретироваться.
— Присаживайтесь. Вдвоём веселее.
Он подумал, потоптался. Подсел к столу.
Я нарезал краковской колбасы (что делали бы без неё командированные?).
Старик от угощения отказался. Прихлёбывал из стакана, макая в чай кусочек рафинада.
Говорить о деле я с ним не собирался. Но старику не терпелось выложить московскому следователю свои соображения.
— Да, — вздохнул сторож, — в старое время девки от любви на себя руки накладывали. Если парень на другую заглядывался. Теперь проще на все смотрят. Телевизор с толку сбивает. Что ни картина, обязательно самый главный герой в другую влюбляется. А жена, значица, ему не хороша. Или наоборот, бабе мужик её не в милость. Так, ежели распущать, кажный куролесить захочет. Мало ли что, пригожих парней да девок вона сколько ходит. Недаром говорят: в чужую бабу черт меду положил. Но соблюдать себя надо. Грех — он всегда боком выйдет…
— Вы же сами говорили, что теперь, проще.
— Кому проще, а кому… Конечно, если говорить о воспитательнице, не все у неё, наверное, тут было благополучно, — он повертел пальцем у виска.
— Кто же в наше время себя до этого доводит? Совесть подешевела…
— Не угодило вам нынешнее поколение, — улыбнулся я. — Ох, не угодило.
— Мне-то что. Я своё пожил. Пусть сами разбираются.
Нас все равно никто не слушает.
— А вы?
— Слушали. Попробуй я отцу слово поперёк сказать, Снимет штаны и за милую душу поддаст горячих. Уважение было. Дети родителей почитали. Жены — мужьев. Батька мать мою не бил, но зато его слово — закон. С малолетства приучена.
— Тоже не сладко. Горькая женская доля, — подзадорил я старика. — Рабство семейное, рабство общественное…
— Ишь, словечки понасочиняли, — усмехнулся ен. — Да вы-то почём знаете? Думаете, бабы только хрячили?
И веселиться не смели? Ещё как! На масленицу, на иванов день, на троицу какие гулянки заводили! Работали, верно, работали до семи потов. С зари до зари. Но уж если гуляли-на всю железку. И пели и плясали… А нынче…
Вона, насмотрелся в клубе. Подрыгаются» друг подле дружки и айда по домам. Какие раньше пляски были! Обчие и поодиночке. Русская, камаринская. А кадриль! Хе-хе. Одно загляденье. Не только для девок. И замужние от души веселились. И не так заглядывались на сторону, как нынче.
Всяк своё гнездо берег. А тем более от такого парня, как завклубом…
(Муж Залесской работал в Крылатом завклубом.)
— Интересный?.
— Симпатичный. Артистом прозвали. Галстук такой надевал… Ну, махонький, поперёк торчит…
— Бабочка?
— А шут его знает. В обчем, культурный, обходительный. Девки по углам шептались, вздыхали вс„… И что ей ещё надо было, не понимаю…
— Может, ей было плохо оттого, что другие вздыхали?
— Он — мужик. Ничего здесь особенного нету. Тем паче парней у нас не хватает. Главное, он на эти охи-вздохи не обращал внимания.
— Не удостаивал?
— Говорят, шуры-амуры не крутил.
— А она внешне как?
— Что теперича толковать? Нету человека… Приятная была. Вежливая. Городская, одним словом. Жалко…
Я невольно посмотрел на часы. Дед пожелал доброго сна. И ушёл в свой закуток, в помещение совхозной конторы. Я остался один на один с тишиной.
Утром меня разбудил директор совхоза. Было рано. А в Москве сейчас — глубокая ночь.
Он вошёл прихрамывая. Крупное, почти квадратное тело, большая голова, бритая наголо, густые чёрные брови и такие же усы. Пиджак слегка помят на спине, наверное от постоянного сидения на стуле и в машине. Брюки галифе заправлены в хромовые сапоги.
— Мурзин, Емельян Захарович, — представился он. — Прошу извинить. Забежал пораньше, а то если понадоблюсь, не поймаете, в поле закачусь. Поверите, сплю тричетыре часа в сутки. Уборочная…
Я стоял посреди комнаты в трусах и майке и со сна не мог сообразить, что мне надевать в первую очередь.
— Ничего, я понимаю… — пробормотал я, берясь то за рубашку, то за брюки, то за пиджак.
— Так вы ко мне сейчас зайдёте?
— Да-да, конечно.
…Несмоуря на ранний час, в конторе было много народу, хлопали двери, стучала пишущая машинка, кто-то громко требовал по телефону ветеринарную лечебницу, В кабинете Мурзина прохладно и чисто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15