С тех пор как ты купил велосипед, дел у него поприбавилось. Утихомирься, не доводи его.
— Если бы все, — возразил он, — рассуждали, как ты, мир бы застыл на месте, прогресса бы не было. Если бы никто не испытывал изобретений, мы бы ходили в звериных шкурах. Лишь благодаря…
— Я знаю все, что ты собираешься мне возразить, — перебил я. — Я был согласен ставить над собой опыты, пока мне не стукнуло тридцать пять; но после тридцати пяти, как мне представляется, человек имеет право подумать и о себе. Мы свой долг перед человечеством выполнили, особенно ты. Кто подорвался на патентованной газовой фаре?
— Ты знаешь, тут я, скорее всего, сам виноват: по-моему, я уж слишком сильно затянул винты.
— Охотно верю. Если что-то можно завинтить не так, то ты это непременно сделаешь. Ты должен помнить об этой своей склонности. В нашем споре это веский довод в мою пользу. Я же не видел, что ты там с ней делал; я лишь знаю, что мы тихо-мирно ехали по Уитби-роуд, беседовали о Тридцатилетней войне, и вдруг твоя фара взорвалась, как будто из ружья пальнули. От неожиданности я свалился в канаву. Никогда не забуду лица миссис Гаррис, когда я говорил ей, что ничего страшного не произошло, волноваться не следует — тебя уже несут на носилках, а врач с сестрой будут с минуты на минуту.
— Жаль, что ты не подобрал фару. Хотелось бы разобраться, почему она так рванула.
— Некогда было ползать и собирать осколки. По моим подсчетам, ушло бы часа два, чтобы собрать все, что от фары осталось. Что же касается вопроса, почему она «рванула», то уже сам по себе тот факт, что она рекламировалась как самая безопасная, не имеющая аналогов в мировой практике фара, намекал любому — но только не тебе — о неизбежности аварии. А еще была электрическая фара, — продолжал я.
— Ну, та-то светила что надо, — ответил Гаррис. — Ты же сам говорил.
— Днем на Кингз-роуд в Брайтоне она светила прекрасно, даже лошадь испугалась. Когда же стемнело и мы выехали за Кемп-Таун, она погасла, и тебя вызывали в суд за езду без огней. Может, ты помнишь, как мы погожими летними днями любили кататься по городу. В светлое время суток она старалась изо всех сил. К наступлению же сумерек, когда полагается включать освещение, она, естественно, уставала и требовала отдыха.
— Да, она несколько раздражала, эта чертова фара, — пробормотал Гаррис. — Что было, то было.
— Раздражала она меня; для твоей реакции я выбрал бы более сильное слово. А потом пошли седла, — продолжал я: хотелось, чтобы он запомнил урок на всю жизнь. — Скажи мне, были ли такие седла, которых ты не испробовал?
— У меня есть заветная мечта, — признался он. — Подобрать седло, на котором удобно сидеть.
— И думать забудь: мир, в котором мы живем, далек от совершенства; здесь все перемешалось — и радость и горе. Кто знает, может быть, за морем лежит чудесная страна, где седла делают из радуги на облачной подушке; в нашем же мире проще привыкнуть к чему-нибудь жесткому. Взять хотя бы то седло, которое ты приобрел в Бирмингеме; то, что состояло из двух половинок и походило на пару говяжьих почек.
— Ты имеешь в виду то, в основу конструкции которого был положен анатомический принцип? — уточнил он.
— Наверное, — ответил я, — На коробке была нарисована часть скелета, который сидит, вернее, та часть скелета, которая сидит.
— Все верно; на схеме было показано правильное положение тела при…
— Не будем уточнять; картинка мне показалась несколько неприличной.
— С точки зрения медицины, все было правильно.
— Не знаю, — сказал я. — Седоку, у которого, кроме костей, ничего нет, оно, возможно, и подошло бы. Я испытал его сам и со всей ответственностью заявляю: для человека, у которого есть кожа и плоть, это медленная смерть. Как только наезжаешь на камень или попадаешь в ухаб, оно щиплет тебя; это все равно, что заниматься выездкой норовистого омара. А ты пользовался им целый месяц.
— Я считаю, что лишь так можно познать скрытые достоинства изобретения, — гордо заявил он.
— За этот месяц домашние тоже сумели познать твои скрытые, с позволения сказать, достоинства. Твоя жена жаловалась мне, что за всю вашу совместную жизнь не видела тебя таким злобным, вздорным, склочным, как в тот месяц. А помнишь то седло с пружиной?
— Ты имеешь в виду «Спираль»?
— Я имею в виду то, из которого ты вылетал, как чертик из табакерки; иногда ты падал назад в седло, а иногда и нет. Я не затем завел об этом речь, чтобы вызвать у тебя неприятные воспоминания, просто хочу предостеречь тебя от всякого рода экспериментов. В твои годы это уже опасно для жизни.
— Что ты затвердил как попугай: «В твои годы, в твои годы»? Мужчина тридцати четырех лет…
— Скольки-скольки лет?
— Если вам тормоза не нужны, что ж, дело ваше. Но когда вы с Джорджем, разогнавшись на спуске, залетите на колокольню, прошу меня не винить.
— За Джорджа я не ручаюсь, — сказал я, — он может вскипеть по самому ничтожному поводу. Если мы, как ты выразился, «залетим» на колокольню, то скорей всего он начнет ворчать; но я обещаю объяснить ему, что ты здесь ни при чем.
— Машина в порядке? — спросил Гаррис.
— Отличный тандем.
— Все отладил?
— Нет. И никакой отладки не допущу. Машина на ходу; и трогать ее до отъезда я не дам.
Знаем мы эти «отладки». Как-то в Фолькстоне на реке я познакомился с одним малым. Мы разговорились, и он предложил мне покататься на велосипедах. Я согласился. Утром я встал чуть свет, что далось мне нелегко, и стал ждать его в саду; он опоздал на полчаса. Утро было чудесное. Когда тот тип наконец-то появился, он тут же спросил:
— На вид машина неплохая. А как на ходу?
— Да как все, — добродушно ответил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64