Вообще говоря, этот свист вызывал скорее раздражение, чем восторги. Один старый краснолицый джентльмен просто надавал Уэйкэму затрещин, когда тот однажды проделал свой фокус над самым его ухом, за что вся улица объявила этого джентльмена своим благодетелем. Извозчики замахивались на Уэйкэма хлыстом, и иногда им даже удавалось стегнуть его. Даже мальчишки, от которых, казалось, следовало бы ждать сочувствия, склонны были хватать первый попавшийся под руку предмет и запускать им в свистуна. Я знал, что в кругу моих друзей этот свист сочтут вульгарным, - даже сам Уэйкэм не решался демонстрировать свои способности перед одноклассниками. Казалось просто непостижимым, чтобы какое-нибудь разумное существо захотело овладеть этим искусством. И все-таки я целыми неделями, тайно от всех, выбивался из сил, стараясь научиться издавать эти чудовищные звуки. Вы спросите - почему? Насколько я могу судить о характере молодого человека, который является героем моего рассказа, дело объяснялось тремя причинами.
Во-первых, это было средством привлечь внимание, во-вторых, это был трюк, который кто-то другой умел проделывать, а он - нет, и, в-третьих, у него от природы не было никаких данных для этого вида искусства и именно поэтому он страстно стремился им овладеть. Если бы на его пути встретился мальчишка, умеющий ходить на руках, болтая в воздухе пятками, юный Поль Келвер, по всей вероятности, сломал бы себе шею, пытаясь подражать ему и превзойти его. Я не оправдываю этого юнца. Я просто хочу, чтобы более разумные мальчики и взрослые люди позабавились, читая о нем.
Мы заключили сделку: я берусь научить Уэйкэма острить, за что он должен обучить меня своему пронзительному свисту.
Каждый из нас честно старался перенять знания у другого, но ни один не добился успеха. Уэйкэм усердно старался быть смешным, я усердно старался научиться свистеть. Он делал все, как я ему объяснял, я точно следовал всем его указаниям.
Результаты оказались ничтожными как в отношении остроумия, так и в отношении свиста.
- Как ты думаешь, это кого-нибудь рассмешит? - жалобно спрашивал Уэйкэм, вложив все свои усилия в очередную шутку.
И мне приходилось честно признаваться, что вряд ли хоть одно мыслящее существо улыбнется на такую остроту.
- Как, по-твоему, далеко слышен мой свист? - встревоженно допытывался я у Уэйкэма, отдышавшись настолько, что мог говорить.
- Ну, знаешь, это зависит от того, знает ли кто-нибудь, что ты собирался свистеть! - отвечал великодушный Уэйкэм, не желая огорчать меня.
По взаимному согласию мы бросили эти занятия к концу недели.
- Наверное, у тебя внутри не хватает какой-то такой штучки, - утешал я Уэйкэма.
- Мне кажется, что у тебя небо устроено как-то не так! - пришел к заключению Уэйкэм.
Мои успехи в роли рассказчика, комментатора, критика и шутника вновь пробудили во мне мои детские мечты стать писателем. Я не могу сказать точно, когда у меня впервые возникло такое желание. Помню, как-то однажды, еще совсем маленьким, я провалился в мусорную яму, довольно глубокую, куда садовник выбрасывал всякий хлам. При падении я вывихнул ногу и не мог двинуться с места. Между тем уже наступил вечер, а моя западня находилась далеко от дома, так что положение, в которое я попал, представлялось мне в мрачном свете. Но у меня было одно утешение: это приключение окажется весьма ценным для автобиографии, составлением которой я тогда занимался. Ясно помню, как я лежал на спине среди гниющих листьев и битого стекла, сочиняя свой рассказ: "В этот день со мной произошло удивительное приключение. Гуляя по саду и ничего не подозревая, я внезапно..." Но мне не хотелось рассказывать правду - "свалился в мусорную яму шести футов в ширину, не заметить которую мог только идиот!" - и я стал придумывать более достойную ситуацию: мусорная яма превратилась в пещеру, вход в которую был тщательно скрыт, и я пролетел шесть или семь футов, скользя вниз "по бесконечному склону, ведущему в огромный мрачный склеп".
Во мне боролись два противоположных желания: с одной стороны, я жаждал спасения с вытекающими из него ужином и всеобщим сочувствием, а с другой меня соблазняла мысль провести здесь, в яме, тревожную, полную опасностей ночь. Наконец природа взяла верх над романтикой, я заревел, и приключение закончилось весьма прозаически - теплой ванной и примочками из арники. Но этот случай позволяет мне заключить, что уже с малых лет меня влекло к превратностям и горестям писательского труда.
Обо всех своих других мечтах я не таясь рассказывал окружающим и долго обсуждал их с теми, кто проявлял интерес. Но во всем, что касалось моего стремления стать писателем, я был удивительно сдержан. За все время я никому ни слова не сказал об этой тайне, кроме двух человек - моей матери и незнакомца с седой бородой. Я скрывал свою мечту даже от отца, хотя мы были с ним большими друзьями. Мне казалось, что он вытащит мою тайну на всеобщее обозрение и начнет подробно и пространно обсуждать ее. От одной этой мысли я содрогался.
Мой разговор с незнакомцем произошел следующим образом. Однажды вечером я гулял в Виктория-парке - летом это было мое излюбленное место для прогулок. Стоял прекрасный тихий вечер, и я бродил в приятной задумчивости, пока сгущающиеся сумерки не заставили меня подумать о том, который теперь час. Я огляделся вокруг. В парке уже никого не было, только какой-то человек сидел на скамейке у пруда, спиной ко мне. Я подошел ближе. Он не обратил на меня внимания, но я вдруг, сам не знаю почему, заинтересовался им и присел на край его скамейки. Это был красивый человек с запоминающимся лицом, удивительно живыми и ясными глазами и седыми волосами и бородой.
1 2 3 4 5 6 7