— Фу-у-у, — с облегчением вздыхает Лом. — Значит, беспокоиться не о чем?
— Ты давишь на психику. Вечером в субботу, пока я бездарно провожу время, разговаривая с тобой по телефону, а мой любовник…
— Смотрит по телевизору футбол, — подхватывает Лом. — Не подумай ничего плохого, просто я хотел удостовериться, что после восьми вечера ты будешь свободна. Ты не забыла? Я привожу парочку Мучачос к полдесятому.
Лом привозит Мучачос “на студию”, то есть к себе домой, и мы снимаем двадцать первую серию эротического сериала “Когти страсти”. Потом до утра Лом монтирует и подрабатывает материал, а я в воскресенье отвожу кошачью парочку домой и плачу хозяйке за их актерские и сексуальные дарования. Продать беспородных короткошерстных Мучачос хозяйка отказалась категорически, хотя последнее предложение от пожилой пары — наших постоянных заказчиков — позволило бы ей купить десяток разных котят с самыми зашибенными родословными. Я не обижаюсь на Лома за его вопросы. Я совершенно буднично сообщаю:
— Он, как всегда, уйдет домой к жене и детям не позже девяти.
— Извини, конечно, это не мое дело, но давно хотел дать тебе один совет.
— Только один? Неужели?
Я представляю пухлую физиономию Лома в завихрении кудряшек неопределенного цвета, его глаза за стеклами круглых очков, нос картошкой, сочный, вечно потрескавшийся рот, всегда чуть приоткрытый на букве “о”, всегда готовый выдать множество советов, идей и самых невероятных предположений. И наконец-то изнутри к горлу накатывает раздражение уже готовым криком.
— Пирожки, — самодовольно замечает Лом. — Я обожаю твои пирожки, но вот мужчина, который имеет кухонную жену…
Я медленно кладу трубку телефона и задумчиво смотрю сквозь стекло духовки на вспучившиеся нежно-желтые пирожки. Иду в комнату и спрашиваю у своего мужчины, не принести ли ему горяченьких? Нет, я-то совершенно уверена в невероятном, экзотическом, восхитительном и сугубо индивидуальном вкусе моих пирожков, поэтому никогда не спрашивала, хочет ли он их попробовать, а просто приносила, затаив дыхание над тарелкой с парком.
— Спасибо, котенок, я не голодный. — Он притягивает меня к себе и сажает на колени, склонившись набок, потому что теперь я загораживаю экран. — И знаешь, я не очень люблю сладкое. С мясом там или капустой, это да, а повидло…
— Клубника с апельсинами, — автоматически замечаю я, не обнаружив в себе никакого расстройства от его замечания. — Всегда — клубника с апельсинами. Я их пеку тебе уже второй год. Со дня нашего первого свидания.
— Что? А, конечно, клубника с апельсинами. Но больше всего я люблю знаешь что?
— Что? — Я заторможено смотрю в телевизор на толпу мужиков, которые с безумными напряженными лицами, сгрудившись кучей, дерутся ногами за один мяч в заляпанных грязью трусах и рубашках, с написанными на спинах фамилиями (почему-то эти надписи вызывают у меня ощущение тюрьмы, детского сада и дурдома одновременно).
— Больше всего я люблю тебя, котенок.
Меня. Меня, присыпанную сахарной пудрой, обложенную дольками апельсина и давлеными клубничинами, обмазанную перекрученным в мясорубке лимоном с сахаром и взбитым белком. Запеченную под душистым одеялом сдобного теста. Я вскакиваю и несусь на кухню вынуть противень.
В восемь пятнадцать после душа, бокала вина и нескольких затяжек сигареты мужчина, лежащий рядом со мной на ковре в подушках и фантастически неузнаваемый в слабом свете свечи, интересуется, как обычно, что у меня новенького.
— Мою тетушку Ханну и ее четвертого мужа убил маньяк.
— Почему именно маньяк? — Я чувствую, что он улыбается, прерывая улыбку затяжкой.
— Ну, сам посуди. Он отрезал им обоим головы и кисти рук. Посадил в автомобиль. Причем мужа посадил за руль, а Латов никогда сам не водил.
Мужчина рядом косится на меня, но все еще продолжает улыбаться.
— Бабушка повезла меня на опознание тела.
— В прошлую субботу, я помню, ты тоже ездила с бабушкой в морг. Почему бы вам для разнообразия не посещать иногда театр или филармонию?
— Точно. Последнее время бабушка вдруг страшно озаботилась похоронами своих друзей детства и юности. Но обычно я только помогала ей довезти вещи, оформить какие-то бумаги. А тут, представляешь, мы пришли опознавать, а вроде как…
— Жизнь у тебя просто кипит, — потягивается мой любимый, встает и надевает часы. Он всегда сначала надевает часы, а потом все остальное. — А у меня скука, как всегда, и полный беспросвет.
Через десять минут у дверей он берет мое в лицо в ладони, всматривается напоследок, целует в нос и интересуется:
— А если серьезно? Что-то ты грустная и задумчивая.
Я вздыхаю, отвожу его ладони, верчу болтающуюся пуговицу, полуоторванную, вторую сверху на пиджаке и монотонно повторяю:
— Мою тетушку Ханну и ее четвертого мужа…
Пирожки, захлебываясь от восторга и обильного слюноотделения, съел ночью Лом в перерывах между съемками.
Я открываю глаза и вижу над собой лицо бабушки. Она стоит, наклонившись, и для устойчивости упирается руками в согнутые колени. Пахнет мхом и прелыми листьями. Спине холодно и мокро. Я вспоминаю, что свалилась от ужаса прямо в лужу у бочки под водостоком. Рядом со мной по стене веранды сплошным ковром вьется багрово-сентябрьский дикий виноград.
— Все собрались и ждут только тебя уже полтора часа. Вставай, хватит валяться, — приказывает бабушка.
Встаю, взявшись за края переполненной бочки. На темной поверхности воды, распластавшись и уже еле двигая уставшим телом, плавает полудохлая лягушка. Я подхватываю ее ладонью снизу за брюшко, опускаю на землю, быстро осматриваюсь, отжимая свою капающую короткую косицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18