Это было в ее шоу основным. Она корчилась на земле и закатывала глаза, уверяя меня, что чувствует в этот момент их конец, что смерть от медленной потери крови безболезненна и фантастична определенными видениями, что ради этих видений она и потащилась в такую даль.
— Это не помешало ей получить вознаграждение сполна. А по результатам анатомического обследования останков выяснилось, что они действительно умерли от потери крови.
— Это я могла предсказать и без показательных выступлений и вознаграждения. Их тела были найдены на территории Кровника. Вы хорошо помните эту дамочку?
— Невысокая флегматичная брюнетка лет тридцати.
— Браво, — вздохнула Ева. — Вы бы не узнали ее сейчас. Строгая учительница с надменностью авторитарного маразма в осанке и манере разговаривать. А на носу у нее очки с обычными стеклами.
— И все-таки, сразу про Службу… Это, мне кажется, было необдуманно.
— Она меня узнала. Зачем было усугублять и без того нервную обстановку враньем?
— Узнала, не узнала. Она давала подписку о неразглашении любых контактов во время «оказания информационной помощи Службе». — Кошмар укоризненно покачал головой.
— Я ее прекрасно помню. Эта женщина с ходу пойдет на шантаж, как только почувствует, что кто-то что-то Скрывает. Может, хватит нотаций? — Ева встала.
— А что там с мальчиком? Какое первое впечатление?
— Пока воздержусь. — Теперь Ева раскидывала кучу листьев ногой. — Я его видела только на крыше, из школы он после этого ушел, и, хотя одноклассники высказали довольно много замечаний в его отсутствие, ничего для себя я еще не определила. Трудный объект, это да. Либо капризный и избалованный, либо одинокий и страдающий, но трудный, это точно.
— Завтра с утра прошу в мой кабинет на обсуждение полученной информации.
— Я должна быть в школе к восьми, — неуверенно заметила Ева.
— Значит, у меня — к шести.
Кошмар уходил, не попрощавшись. Издалека было заметно, что он чуть прихрамывает, Ева, задумавшись, смотрела ему след, пока …черный силуэт не превратился в пятно на обоях из желтых и красных листьев. О, эти комнаты сентября, с холодными рассветами и первым ледком, эти комнаты осени, в которые она завлекает тебя красками, а прогоняет холодом, где все гостиные и спальни непредсказуемы, а все кухни — одинаковы, на всех плитах варится варенье и сушатся тыквы, заталкиваются в банки помидоры и вешаются связки лука. Неубедительно называть это жизнью, потому что сейчас все мы — только удачные или неудачные фантазии осени…
Две женщины и четверо детей в четырехкомнатной квартире. Сначала детей делили по комнатам: сын Далилы Кеша и старший приемный сын Евы Илия — в одной комнате, а четырехлетние близнецы — в другой. По комнате «мамам». Когда Еве или Далиле требовалось место для проведения личных встреч, они пользовались квартирой Далилы. Со временем Кеша, а за ним и Илия перебрались в самую большую комнату, к близнецам, по очереди рассказывая им на ночь сказки и дежуря во время болезни. Сделали они это спонтанно, ничего не обсуждая с женщинами. В одну особенно напряженную ночь, когда Илии не было, а маленькая Ива заходилась в жестоком кашле, Кеша спокойно, по-мужски закрыл собой дверь и не дал Еве войти. Он совершенно серьезно объяснил свое поведение: «Ты всегда должна быть добра, весела и готова к подвигам, — втолковывал он Еве, потерявшей от возмущения дар речи. — А как ты будешь готова, если не выспишься? И потом, знаешь, что я понял? Хоть ты и выдержанней мамы, но тоже особа нервная. А в экстремальных ситуациях требуется спокойствие и расчетливый мужской ум. Врача я вызвал, температура тридцать восемь и две, но она уже откашливается. Можешь войти, только не хватай ее на руки и — улыбайся! А тебя я не пущу точно! — Это матери, Далиле. — Ведь заревешь, как всегда». Через две ночи он растолкал мать, пробормотал:
«Можешь подежурить вместо меня, так и быть…» — и свалился поперек кровати. Далила тихо стукнула в дверь Евы, вдвоем они осмотрели чисто убранную комнату близнецов, быстро взяли на руки — Далила горевшую огнем Иву, а Ева стойко не спящего Сережу — и до рассвета сидели у окна, прислушиваясь к дыханию задремавших на руках детей. Далила вытирала слезы, Ева чуть слышно пела, вдыхая запах Сережкиных волос, пока тихонько, установленный на минимум, не тренькнул телефон.
— Все будет хорошо, — сказал в трубку Илия, не здороваясь и ничего не спрашивая. — Завтра она заснет, вспотеет и начнет выздоравливать. Не плачь!
— Это Далила плачет, а я пою, — Ева улыбнулась. — Вот, даже улыбаюсь. Как там Италия?
— Мокнет.
— Нашел книгу?
— Нет еще.
— Сколько библиотек осталось?
— Две. И две в Генуе. Вы мне там Кешку нотациями не испортите, мамочки.
Не подточите излишней нежностью его мужской максимализм.
Ева только вздохнула.
— Сколько ему лет? — спросила она за завтраком Далилу. Далила задумалась.
— Мне скоро двенадцать! — объявил с полным ртом Иннокентий.
— Это я слышу уже второй год, — Ева покачала головой, — не бери пример с Илии. Как ни спросишь, все ему «около пятнадцати», видишь, к чему это привело?
— К чему? — Кеша подвинул чашку, Далила, очнувшись, налила кипяток и в полной прострации наблюдала, как сын сыплет — ложку за ложкой — порошок из банки.
— А у тебя… — начала она, не выдержав, но Кеша перебил:
— Ничего у меня не склеится, а ты обещала Илии не делать мне замечаний!
— Это привело к тому, — Ева просто отодвинула банку с какао подальше, Кеша посмотрел укоризненно, — что уже пять или шесть лет ему все пятнадцать и пятнадцать. У других мальчиков уже выросли бороды и усы, а он так и застрял в своем пятнадцатилетии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19