В ней было что-то ангельское! Каким возвышенным чувством озарились её глаза, когда она говорила о нем! Да, она его любит. А меня почитает, как отца. Она сама сказала: «Как отца». Да разве могло быть иначе? Поделом же мне! Разве могла она увлечься угрюмым и суровым правоведом, унылым, как его неизменный чёрный сюртук? Что за преступный замысел был соединить её девичью чистоту с моим отвратительным знанием жизни! Грядущее для неё — страна прекрасных иллюзий, а для меня давно уже поблекли все радужные упования. Она молода, как сама невинность, а я стар, как порок.В самом деле, несчастный следователь был жалок сам себе. Он понимал Клер и не осуждал её. Он корил себя за то, что не сумел скрыть от неё свою невыносимую боль, за то, что омрачил её жизнь. Не мог себе простить, что вообще затеял это объяснение.Разве не обязан он был предвидеть, что она отвергнет его и он лишится небесной радости видеть её, слышать, молча обожать?«Юная девушка, — размышлял он, — должна мечтать о возлюбленном. Должна видеть в нем идеал. Она радуется, украшая его самыми блистательными достоинствами, воображая его благороднейшим, отважнейшим, великодушнейшим из смертных. А что Клер могла бы думать обо мне, когда меня нет рядом? Воображение нарисовало бы ей меня в зловещей судейской мантии, в мрачной тюремной камере, в единоборстве с каким-нибудь негодяем и отщепенцем. Не в том ли состоит моё ремесло, чтобы опускаться на самое дно общества, копаться в грязи преступлений? Да, я обречён во тьме стирать грязное бельё нашего развращённого общества. Что и говорить, некоторые профессии метят особой метой тех, кто ими занимается. Юрист, подобно священнику, должен бы приносить обет безбрачия. Ведь и тот и другой все знают, все слышат. Они даже одеваются похоже. Но священник в складках своей чёрной сутаны несёт людям утешение, а судья ужас. Первый воплощает милосердие, второй — кару. Вот о чем она думает, вспоминая обо мне, между тем мой соперник, мой соперник…»И несчастный продолжал бесконечно и бессмысленно кружить по пустынным набережным.Он был без шляпы, глаза его блуждали. Чтобы легче было дышать, он сорвал с себя галстук и бросил.Изредка навстречу ему попадался одинокий прохожий, но он не замечал никого. Прохожий останавливался и с жалостью смотрел вслед горемычному безумцу.В безлюдном месте недалеко от улицы Гренель к нему подошли полицейские и попытались выяснить, кто он такой и что ему надо. Он оттолкнул их, но как-то машинально, и сунул им визитную карточку.Прочитав, они отпустили его, уверенные, что он пьян.На смену первоначальному смирению пришла безумная ярость. В сердце его зародилась ненависть, которая была сильней и неукротимей даже, чем любовь к мадемуазель д'Арланж.Ах, попадись ему этот соперник, этот счастливчик, благородный виконт, которому все на свете даётся даром!Г-ну Дабюрону, гордому, благородному человеку, самоотверженному судебному следователю, открылась вся непреодолимая сладость мщения. Сейчас он понимал тех, кто от ненависти хватается за кинжал, кто, притаившись в тёмном углу, подло, исподтишка наносит удар — в грудь или в спину врага, как придётся, лишь бы ударить, убить и с радостью увидеть кровь жертвы.Как раз в эти дни он расследовал преступление жалкой уличной женщины, которую обвиняли в том, что она ударом ножа расправилась с одной из своих товарок.Она ревновала к этой товарке, пытавшейся отбить у неё любовника, грубого пьянчугу-солдата.Теперь г-ну Дабюрону было жаль эту презренную женщину, которую он накануне начал допрашивать.Она была безобразна, вызывала отвращение, но ему припомнилось выражение её лица в ту минуту, когда она заговорила о своём солдате.«Она любит его, — думал следователь. — Если бы каждый присяжный перенёс те же страдания, что я, она была бы оправдана. Но многие ли испытали в жизни страсть? Дай бог, один человек из двадцати».Он поклялся себе призвать суд к снисходительности и, насколько удастся, смягчить кару за преступление.Он и сам был готов решиться на преступление.Г-н Дабюрон замыслил убить Альбера де Коммарена.До самого утра он все больше укреплялся в своём замысле, приводя сотни безумных доводов, казавшихся ему вполне основательными и бесспорными, в пользу необходимости и законности мщения.К семи утра он очутился на одной из аллей Булонского леса недалеко от озера. Он добрался до заставы Майо, нанял экипаж и велел отвезти себя домой.Ночной бред продолжался, — но страдание унялось. Он не испытывал ни малейшей усталости. Одержимый навязчивой идеей, он действовал спокойно и методично, словно сомнамбула.Он раздумывал, рассуждал, но разум его бездействовал.Дома он тщательнейшим образом оделся, как в те дни, когда собирался в гости к маркизе д'Арланж, и вышел. Сперва он заглянул к оружейнику и купил маленький револьвер, который по его просьбе тут же зарядили. Сунув револьвер в карман, он отправился навещать тех знакомых, которые, по его мнению, могли знать, в каком клубе состоит виконт. Он разговаривал и держался настолько естественно, что никто не заметил, в каком странном состоянии духа он находится.И только под вечер один его молодой приятель назвал ему клуб, который посещает г-н де Коммарен-сын, и, будучи сам членом этого клуба, предложил г-ну Дабюрону сводить его туда.Юрист пылко поблагодарил друга и принял приглашение.По дороге он исступлённо сжимал в кармане рукоять револьвера. Думал он только об убийстве, которое собирался совершить, да о том, как бы не промахнуться.«Поднимется чудовищный шум, — хладнокровно размышлял он, — особенно если мне не удастся сразу пустить себе пулю в лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119