.. Стало быть... Простой арифметический подсчет подсказывает, что один из нас сейчас пойдет умирать. Умирать! Сколько раз я употреблял это слово по отношению к другим людям, но никогда оно не имело для меня столь ужасного смысла. Умереть... Конец всему... Если это буду я, мне придется испытать сильные чувства, такие, как страх или отчаяние... А потом будет глухой удар, белый всплеск в полутьме, и голова моя отлетит от тела... Жизнь моя безжалостно оборвется в пароксизме мыслей... Смерть навалится на меня, в то время как вся моя плоть вопиет о неприятии конца... Но я ничего не могу сделать, поскольку все человечество против меня... Оно бдит, человечество... Оно готовит свой огромный нож, как мясник, обычно рано поутру, готовится к забою животных. Умереть...Слезы Феррари уже не слезы, но кровь... Кровь его души, которая по капле вытекает из него, падая на заплеванный пол нашей жуткой камеры, где стены за долгие годы впитали в себя агонию сидевших здесь смертников. И вдруг я понимаю, что умирать сейчас пойдет он, Феррари. Он тысячу раз прав. Приговорили его гораздо раньше меня. Он убил полицейского, а это не прощается... Именно он положит голову под нож гильотины... А я в это время... Я получу помилование. Мой адвокат — один из лучших во Франции. Моя семья близка с семьей одного министра... Да и что я такого сделал? * * * Наконец вечером я увидел плачущую Глорию и нанял, что Мемэ и его сообщник заронили сомнение в сердце моей жены.Я вдруг заметил, что стал понимать свою жену, проникать во все тайники ее души, замечать тысячи мелких деталей, проходящих мимо внимания большинства мужей. Если бы ее друг или любой другой умный человек дал ей понять, что автором анонимных писем является Норман, она просто отмахнулась, бы от подобной мысли. Но когда это подсказали ей два полуграмотных негодяя, она была потрясена. Расчет мой оказался точен: умозаключение, созревшее в примитивных мозгах, показалось ей наиболее правдоподобным... Такой уж она была, моя Глория. Итак, в этот вечер она плакала... Она кое-как сдерживалась в течение обеда, но во время десерта вдруг разразились рыданиями. Я в это время чистил яблоко, в руке у меня был нож. Мне показалось, что я сейчас способен вонзить его ей в горло. Это были слезы разочарования. Она плакала по Норману, по своей любви, в которой она начала сомневаться. Никогда я не чувствовал себя таким обманутым, таким одиноким и измотанным... Скорее всего, мое присутствие ее раздражало, казалось невыносимым... Я чувствовал, насколько угнетала ее необходимость сидеть со мной за одним столом. Все мое существо испытывало боль, мне хотелось уничтожить самого себя, уничтожить следы моего пребывания на земле, уничтожить свой труп и саму память... Я долго смотрел на нее, потрясенную горем, слишком тяжелым для нее. Ведь она всего лишь слабая женщина... Может, мне стоило прекратить игру? Какой была бы ее реакция, если бы я вдруг встал, подошел к ней и, прижимая к себе, сказал: «Я знаю все, и я автор этих писем, я хотел отомстить, но больше не могу и не хочу... Я люблю тебя и прощаю... Я буду ждать твоего возвращения ко мне, у меня хватит сил!» Она удивилась бы, возмутилась и пришла бы в ярость. Да, в ярость...Я дождался, пока она успокоится.— Что случилось, Глория?Она помолчала, пожала плечами и ответила:— Не знаю: тоска какая-то... Ничего, пройдет!..Она встала и пошла в ванную комнату, чтобы положить на веки горячие компрессы. Я протянул руку к столику, на котором вместе с перчатками лежала ее сумочка. Я открыл ее и в отделении, застегнутом молнией, обнаружил пачку банкнот по пятьдесят франков. Именно эти деньги я передал сегодня утром Мемэ. Стало быть, Глория проглотила наживку... Причем, проглотила глубоко, ибо переписала номера банкнот в свою записную книжку... Я убрал деньги и вышел из дома. Мне захотелось подышать влажным воздухом осенней ночи. Было тепло и тихо, но мне повсюду чудилась смерть.Отправляясь на почту утром следующего дня за деньгами, адресованными таинственному Дюрану, я принялся размышлять над своим положением. Оно мне определенно не нравилось. То, чем я сейчас занимался, вызывало во мне самом чувство брезгливости, а ведь до этого я считал себя лихим парнем. Мне потребовалось определенное время, чтобы допустить мысль о том, что месть моя была всего лишь своеобразной формой любви к жене. Наказывая ее за неверность, я продолжал любить ее, любить иначе, наоборот, если так можно эту любовь определить. Но любил я ее сильнее, чем раньше, любил не только сердцем и телесно, но и всей своей волей. Я думаю, что обычно семейные драмы происходят оттого, что супруги не имеют воли любить... Их семьи распадаются потому, что любят они друг друга по инерции, машинально.На почте меня ждал конверт, и мне подумалось, что усатая служащая даже не догадывается о драме, которая разыгрывается у нее на глазах, и о том, что она является одним из действующих лиц этой драмы.Итак, у меня в руках те купюры, номера которых записала Глория... Теперь нужно сделать так, чтобы они оказались у Нормана, но он при этом должен оставаться в полном неведении относительно их происхождения. Дельце довольно трудное, должен вам заметить... Послать их по почте? Останутся улики, такие, как конверт, например, и Норман легко оправдается перед Глорией. Да и глупость это — ни с того, ни с сего отправлять деньги незнакомому человеку, ничего не объясняя при этом.Я вошел в бар на Сен-Жермен де Пре. Там толпился народ. Чтобы прочистить мозги, мне пришлось выпить три порции виски подряд... Как же всучить ему эти чертовы деньги? Два дня я обдумывал свой план, но в детали не вдавался, и вот оказалось, что эти детали могут стать непреодолимым препятствием на пути реализации моего плана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32