Я видел номера лучших иллюзионистов, но банка в коробке, куда я сам положил лампу... до такого фокуса им далеко! Если вы умнее пары штиблет, попытайтесь дать мне разумное объяснение! Я только полицейский, и если в дело влезает черная магия, то предпочитаю записаться в ряды чистильщиков туалетов...
А пока у Ренара полностью обалдевшая физия. Он весь бледный и смотрит на меня белыми глазами.
– Подойдите, – говорит он мне.
Я делаю несколько шагов к ареопагу.
– Решили нас одурачить? – скрипит он.
Тут я начинаю возмущенно орать:
– Нет, каково! Кто кого одурачил?! Кто прикидывался спасителем, отцом семейства и таким патриотом, что затмевал Жанну д'Арк? Кто себя вел, как последняя мразь? Кто гнусными комедиями заманивает доверчивых людей в ловушки?
Знаешь, гнида, я понимаю, что на войне допустимо применение разных средств, разрешены разные подлости, но чтобы сделать эту, надо иметь вместо сердца кусок камня и быть сыном волка и красной гадюки... Я тебе скажу одну вещь: страна, развлекающаяся таким образом, должна приготовиться к худшим неприятностям. Ее песенка спета.
Пока я говорил, Ренар меня ни разу не перебил. Его лицо невозмутимо, как консервный нож.
– Карл, – говорит Флоранс, – вам не кажется, что этот малый нуждается в уроке?
Я ей мило улыбаюсь.
– А тебе, шлюха дешевая, я так надеру задницу...
Она краснеет, подходит ко мне с горящими глазами и со всего маху влепляет мне пощечину.
Солдатам приходится удерживать меня силой, иначе я превратил бы эту подстилку в отбивную.
– Успокойся, Грета, – приказывает Ренар.
Он тоже подходит ко мне и говорит совершенно спокойным голосом:
– Мой дорогой комиссар, я понимаю ваше возмущение. Оно совершенно естественно... Признаюсь, что с вами мы использовали очень необычный метод. Когда мы нашли вас той ночью у моста Пуасси прицепившимся к лодке, вы были без сознания. Поскольку у нас в районе есть друзья, мы отвезли вас к ним, чтобы вы не умерли. Мы дорожили вашим здоровьем. Вы долго не приходили в себя, и тогда нам пришла в голову идея сыграть маленькую комедию, которая вам так не понравилась. Мы надеялись хитростью получить лучший результат, чем силой. Видимо, я допустил ошибку. Вот только не могу понять одну вещь, господин комиссар: если бы вы поняли, что мы вас обманываем, или хотя бы заподозрили это, то не стали бы рисковать своей жизнью и жизнью девушки, не так ли? Значит, вы нам полностью доверяли. Тогда почему вы не взяли с собой лампу?
Я размышляю.
Я, ребята, попал в ту еще переделку. Не забывайте, что я обалдел больше всех. Кто-то забрал лампу из комиссариата на Этуаль. Но почему капрал мне ничего не сказал? Потому что он сообщник похитителя? Но главное – кто, кто мог знать, что я спрятал лампу в этом месте?!
Сколько неразрешимых вопросов, ответов на которые я, по всей видимости, уже никогда не найду. Вы знаете, я всегда был оптимистом, но на этот раз у меня не осталось ни грамма иллюзий...
– Слушайте внимательно, – говорю я Ренару. – Мне неизвестно, куда делась лампа. Я спрятал ее у себя дома. Наверное, кто-то выкрал ее, а я даже не подумал проверить содержимое коробки...
– Это все, что вы можете заявить?
Его вопрос меня удивляет.
– Все!
– Нам прекрасно известно, что вы не заходили к себе домой...
Ай! Какой же я идиот, что сказал это. Конечно, они следили за мной и знают, что я не совался в свой дом...
Ренар (я продолжаю называть его этой фамилией) приказывает своим людям обыскать Жизель. Несмотря на протесты бедной девочки, ее ощупывают с ног до головы.
Обыск, естественно, ничего не дает.
Фрицы недолго совещаются. Один из офицеров делает знак их людям, и нас тащат по ледяным коридорам. Я хочу шепнуть малышке несколько ободряющих слов, но эти хамы разделяют нас на одном из перекрестков.
Меня вталкивают в узкую темную комнатушку без окон, и дверь за мной закрывается.
Глава 14
Меня оставляют гнить в этом шкафу двадцать четыре часа, не давая жратвы. Должно быть, эти ребята слыхали о методах Людовика XI. Когда они открывают дверь, я едва не падаю в обморок, оглушенный слабостью и светом. Я задыхаюсь, потому что мои легкие совершенно атрофировались. Я уже не осознаю, что происходит вокруг. Меня толкают, и я иду... И вот я снова в классе, где нахожу Ренара и Грету – я помню, что так мой предатель обращался к Флоранс.
Они сидят за столом. Он в форме полковника гестапо, великолепно сидящей на нем.
– Добрый день, господин комиссар.
Я в ответ машу рукой. Мне становится немного лучше. Свежий воздух идет мне на пользу. Если бы еще закинуть в себя антрекот и литр вина, то я бы снова пришел в рабочее состояние...
– Ну, – спрашивает Ренар, – надумали проявить добрую волю?
– Простите?
– Вы прекрасно слышали мой вопрос.
– О какой доброй воле вы говорите?
– Слушайте, не изображайте из себя невинность. Скажите, где спрятали интересующий нас предмет, и, даю вам слово, вас и вашу подругу до конца военных действий отправят в тюрьму.
Сказать нечего, предложение разумное, но принять я его не могу по двум причинам. Первая: я больше не верю этой парочке; вторая – и этот аргумент неоспорим – я не имею ни малейшего понятия, где находится эта чертова лампа.
Все это я высказываю собеседнику, но он, кажется, сомневается в моей правдивости.
– На случай, если вы намерены продолжать хранить молчание, – говорит он, – предупрежу сразу, что вы подвергаете себя риску очень сурового наказания.
– Я думаю, мы зря теряем время, – перебивает его Грета. – Вам следует применить другие методы, дорогой.
– Ладно.
По знаку Карла-Ренара его длинный подручный, похожий на клизму, привязывает мои руки и ноги к стулу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44