Эти не простят меня никогда.
– Поднимите руки, и как можно выше! – прошу я их.
Они не подчиняются. Кристия предпочла бы получить дырку в шкуре, чем выполнить этот приказ. А он бледнее, чем обычно.
– Вы поняли? – спрашиваю.
Он понял, но с сердитым видом скрещивает руки на груди.
Чувствую, если смолчу, мой престиж сильно пострадает.
– Ладно, можете скрестить руки, раз вам так хочется... Поднимать их слишком утомительно для мужчины, израсходовавшего столько сил!
– Какой вы мерзкий тип, – бормочет он.
– Пожалуй, – усмехаюсь я.
Он с решительным видом делает шаг в мою сторону.
– Стойте! Или я буду стрелять!
Думаете, он подчиняется? Хренушки! Продолжает надвигаться на меня, как человек, собравшийся раздавить паука...
– Не подходите! – кричу я.
Я хочу заставить его поверить, что выстрелю. Все его существо сжимается от предчувствия, но самолюбие заставляет идти вперед.
Я даю ему сделать еще шаг и вытягиваю руку, делая вид, что сейчас нажму на спусковой крючок. Он останавливается, и я влепляю ему мощный удар в челюсть. Это самый красивый хук левой за всю мою поганую жизнь. Он, не охнув, валится на пол, словно сраженный молнией... Я добавляю удар каблуком моего колеса по его затылку, чтобы он вел себя тихо, и подхожу к столу, на котором сидит Кристия.
– Ну, девочка, – обращаюсь я к ней, – что нового произошло после Канна?
– После Канна... – бормочет она.
– Не надо косить под дурочку, детка. Я все понял... Ты первая девка, которой удалось меня одурачить макияжем. Признаюсь, до сих пор я не очень верил в задницу, но сейчас мое мнение об этой части тела изменилось.
– Что вы хотите сказать?
– Это ты была лжемедсестрой в каннской клинике. Браво! Я не устану тебе аплодировать... Твой номер – настоящее произведение искусства! Я попался еще и потому, что ты изменила не только внешность, но и внутренний облик. Ты превратилась из прекрасной златовласой авантюристки в заурядную девушку из народа, втянутую в грязное дело и не видящую дальше своего носа.
Прочитав статью в газете, ты решила вмешаться. Чтобы пойти на такое дело, надо иметь большую смелость, даже дерзость. Ты покрасила волосы, уложила их вокруг головы, потом смыла крем, делающий тебя загорелой, надела контактные линзы, изменившие цвет твоих глаз... Жвачка на деснах изменила форму рта... Белый халат, немного эфира, чтобы сбить запах духов, – и подавайте на стол в горячем виде. Готова оскорбленная дамочка, мечтающая отомстить девке, которая отбила у нее мужа!
Но, любовь моя, в ту ночь, в клинике, я увидел твою задницу, а у меня на них хорошая память, особенно на такие, с темным пушком. Глядя на тебя сейчас, я рассматривал твою задницу и говорил себе, что она мне кого-то напоминает... А потом я заметил, что для блондинки у тебя слишком темный пушок. Вуаль упала, и я все понял.
– Вы умнее, чем кажетесь, – говорит она.
– Обманывать всех – это часть работы полицейского, моя красавица.
– Я знаю.
– Так, значит, это ты самая главная?
Она пожимает плечами.
В ее глазах я меньше чем ничто. Мне не нравится, когда девка, так наколовшая меня, еще и держит меня за лопоухого фраера.
Я подхожу к ней и влепляю пощечину, но она, кажется, только этого и ждала.
Когда моя рука обрушивается на ее щеку, она подставляет свою, в которой держит длинную булавку, и я напарываюсь на нее ладонью. Я взвываю от боли. Кристия ловко пользуется полученным преимуществом. Быстрая, как пантера, она бросается на другую мою руку, ту, в которой я держу пистолет, и вырывает его прежде, чем я успеваю понять, что происходит.
Я даже не пытаюсь вернуть себе оружие. Уже слишком поздно. Она начеку... Я ограничиваюсь тем, что вытаскиваю из ладони булавку и нажимаю на ранку, из которой выступает капля крови.
– Не беспокойтесь из-за этой маленькой дырочки, – говорит девица. – Я проделаю в вас другие, побольше, наберитесь терпения... Только я хочу знать...
– Что, моя красавица?
– Что известно русским?
Тут мне хочется засмеяться, потому что именно этот вопрос задал бы я сам, если бы разговор начинал я. Смотрю на нее, ожидая продолжения.
– О чем? – спрашиваю.
Она указывает на мужчину, работавшего на ней несколько минут назад.
– О Дмитрии! Они знают, что он жив?
Дмитрий! Этого малого зовут Дмитрием! Значит, он русский! Он... Я улыбаюсь.
– Вы смеетесь из бравады? – спрашивает она.
Нет, не из бравады. Я смеюсь потому, что, даже когда вас держат на мушке с явным намерением нашпиговать свинцом, вы не можете удержаться от улыбки, если у вас на глазах замыкается круг. А круг замкнулся герметически. Кусочки головоломки встали на свои места. Я ошибся, когда сказал в посольстве, что никто из их людей не был похищен. Нет, их атташе похитили. Мы!
Это настолько забавно, что я не могу удержаться, чтобы не объяснить все Кристии. Было бы слишком глупо сдохнуть с этой потрясной историей в чайнике.
Я ей объясняю, как по просьбе русских начал поиски их якобы похищенного атташе, как по их наводке похитил того, кого считал сыном Бункса, чтобы заставить его выдать секрет... Как, опять же по их совету, мы проделали трюк с трупом... «Признаюсь, что я в этом ничего не понимаю», – говорю в заключение.
Она прищуривает глаза... Кажется, ее посетили глубокие мысли.
– Зато я понимаю, – еле слышно говорит она.
– Вам нетрудно просветить меня?
Даже если бы я не просил, она бы рассказала. Она будет говорить по той же причине, что и я: подталкиваемая непреодолимым желанием высказать свои мысли, думать вслух.
– Они похитили моего брата около месяца назад, – говорит она, – но не могли в этом признаться из-за...
– Из-за ваших отношений с ними?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36