Кажется, у нее была трость, и когда она злилась, то била ею служанку через плечо. Людей это возмущало.
Я не жалею, что приехал. Ловлю сладкий акцент коллеги, и мои мысли начинают проясняться.
– А потом? – подгоняю его я.
– Потом к ней приехала девушка. Ее племянница, бедная сиротка. И знаете, что выкинула старуха?
– Нет.
– Уволила служанку. Она приютила у себя племянницу, чтобы сэкономить на жалованье. Вот жлобина! Теперь уже бедняжечка вела хозяйство и катала кресло. Ее тетка бить не решалась, зато постоянно изводила жалобами, унижала, оскорбляла... Люди говорят, у девочки постоянно были слезы на глазах. Да, совсем забыл. Ее имя Синтия. Не очень католическое, но все равно красивое...
Я даю ему доесть суп, выпить очередной стаканчик розового и куснуть натертую чесноком баранью ножку. Дыхание моего коллеги вызывает в памяти окрестности дешевого ресторана в обеденное время.
Мадам Фернейбранка, у которой сердце большое, как гостиничная перина, и чувствительное, как ноги почтальона, который надел слишком маленькие носки, плачет в свою тарелку.
Как это печально: юная золотоволосая девушка толкает креслокаталку противной старухи, похожей на злую колдунью. Есть от чего сжаться сердцу южанки.
– Дальше? – подгоняю я.
– Ну, девчонка стала красивой девушкой с округлостями, как у капота «ланчии».
– О, Казимир! – возмущается мадам Фернейбранка, шокированная смелостью сравнения, а может, и из зависти, потому что ее собственные молочные пакеты похожи на спущенные пляжные матрасы.
Фернейбранка игриво смеется.
– А потом в один прекрасный день мамаша Мак-Геррел улетела к себе на родину. Кажется, ее племянник погиб в Африке и ей пришлось заняться делами.
Довольно короткое молчание.
– Как это грустно, – заключает хозяйка дома.
– Отлично, Ферней, – говорю я, – вы сделали полный обзор положения. А теперь, если не возражаете, перейдем к деталям...
– Может быть, лучше перейти к бараньей ноге? – шутит он.
– Одно другому не мешает. Мадам, ваш рыбный суп просто божествен. Она воркует:
– О, господин комиссар, мне очень приятно. Довольная, она подает такое ароматное блюдо, что у меня сводит кишки.
– Какие детали? – возвращается мой коллега к нашим баранам (точнее, овцам).
– С кем старуха общалась в Ницце?
– Ни с кем, кроме своего врача.
– Вы узнали имя и адрес этого эскулапа? Он достает бумажник и вынимает листок бумаги, покрытый заметками
– Доктор Гратфиг, улица Гра-дю-Бид...
– Зато Синтия должна была иметь кучу знакомых. Она наверняка училась, имела товарищей, общалась с торговцами.
– Не особо. Когда она приехала, ей было четырнадцать лет. Вместо того чтобы отдать девочку в лицей, старуха записала ее на заочные курсы, чтобы обучение оставалось английским. У Синтии была тяжелая жизнь: служанка, сиделка, да еще и учеба в одиночку. Она общалась только с местными коммерсантами.
Вот все, что мне может сообщить Фернейбранка. Это немало. Теперь я лучше разбираюсь в пружинах дела.
– Скажите, Казимир, Мак-Геррелы по-прежнему владеют своим домом?
– Да, по-прежнему.
– Они его сдали?
– Нет, стоит закрытый.
– Для скупердяев это означает потерю неплохого источника доходов, а?
– Да, верно.
Мы заканчиваем ужин, разговаривая совсем о другом. Казимир мне рассказывает последний марсельский анекдот. Я знаю его уже лет двадцать, но смеюсь, чтобы доставить ему удовольствие. Чтобы не остаться в долгу, я рассказываю ему анекдот про голубого, который пришел к психиатру. Он его не понимает, но, чтобы доставить мне удовольствие, ухохатывается. Мы прикончили три бутылки розового и пребываем в легкой эйфории, когда я вдруг заявляю:
– Ну ладно, пора за работу! Фернейбранка хлопает себя по ляжкам:
– Ха-ха! Очень смешно. На такие хохмы способны только парижане.
Поскольку я встаю из-за стола с совершенно серьезным видом, он перестает смеяться.
– Вы куда?
– К Мак-Геррелам, мой добрый друг.
– Но...
– Да?
– Я же вам сказал, что там уже два года никто не живет!
– Ну и хорошо, значит, путь свободен.
– Как вы собираетесь войти в дом?
– Вообще-то через дверь, если замок не очень сложный. Пауза.
– Хотите пойти со мной?
– Но... Но...
Он смотрит на свою жену, на пустую бутылку и на мое обаятельное улыбающееся лицо. Мои методы его ошарашивают.
– В такое время!
– На юге я предпочитаю работать в ночной прохладе. Пойдемте со мной, коллега Всю ответственность я беру на себя.
Он следует за мной.
Большой дом покрашен охрой, но очень давно, и на фасаде заметны следы струй дождя Балконы заржавели, сад запущен. Только две пальмы сохраняют дому вид летней резиденции
По моей просьбе Ферней заехал в комиссариат за отмычкой. Ворота мы открываем без труда.
– Слушайте, Сан-Антонио, – шепчет Ферней, которому явно не по себе, пока мы идем по аллее, – то, что мы делаем, незаконно.
– Зачем же тогда быть представителем закона, если не иметь возможности хоть изредка нарушать его? – возражаю я.
Пока до него доходит, мы тоже доходим – до крыльца. Несколько попыток, и дверь открывается. Нам в нос бьет запах плесени и нежилого помещения.
– Попытаемся найти рубильник, – говорю.
– А вы хотите включить свет? – беспокоится Фернейбранка.
– Владельцы находятся за две тысячи километров отсюда, так что меня удивит, если они увидят свет...
Освещая себе путь фонариком, я иду в кладовку, нахожу рубильник, поднимаю рычаг. Вспыхивает свет.
Довольно удручающее зрелище. Обои отслоились, потолки в трещинах, лепные украшения крошатся, повсюду паутина.
Мы осматриваем комнаты одну за другой. Прямо замок Дрыхнущей Красотки. Кресла под чехлами, кровати и столы накрыты покрывалами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40