Прежде чем перейти к главе «Первое причастие», я хотел бы поговорить об уважительном отношении детей к старикам. Не позволяйте им дурачиться над ними, показывать им язык или таскать их за бороду, короче, изводить их. Если вы проявите в этом вопросе слабость, это вам аукнется в будущем, и не мудрено, если ваши дети будут прикладывать к вам руки. А между тем оплеуха – это не лосось, здесь нельзя плыть против течения.
Он срывает с головы шляпу и обмахивается ею, как веером. Потом откупоривает вторую бутылку. Пока он пьет, дверь приоткрывается, и в нее просовывается огненная физиономия Матиаса. Рыжий оглядывает аудиторию. Такое впечатление, что он ищет меня. Я привстаю, чтобы обратить на себя его внимание. Он замечает меня и энергичными жестами делает мне знаки выйти к нему. Ну-ка! Ну-ка! Уж не случилось ли что-то наподобие Трафальгарского сражения?
Долго не думая, я поднимаюсь и иду к выходу. Но преподаватель Берюрье имеет на этот счет иное мнение и резко окликает меня.
– Эй, Подснежник, кто вам разрешил выйти из класса?
– Меня вызывает преподаватель пулевых отверстий, – оправдываюсь я.
Толстяк, который еще не знает, что Матиас работает в этой школе, взрывается:
– Да что вы говорите! Это надо же, оказывается, в этой школе коллеги позволяют себе вносить мастурбацию на моем уроке! Придется мне их тоже поучить хорошим манерам.
Он, взбешенный, опережая меня, бросается к двери.
При виде Матиаса у него от изумления широко раскрываются глаза.
– Почему, почему, – заикаясь произносит Распухший. – Ты здесь!
Друг Матиас делает еще более удивленный вид, и оба господина делятся друг с другом новостями о своих новых назначениях.
Я, как воспитанный слушатель, ожидаю окончания взаимных поздравлений, стоя в двух шагах позади Берюрье.
Обнаружив меня за своей спиной, Берюрье качает головой.
– Так это он тебе нужен. Рыжий? – обращается он с вопросом к своему достопочтенному коллеге.
– На два слова, если позволишь, – отвечает Матиас.
Толстый с недовольной миной утвердительно кивает головой.
Он говорит «до завтра» своему рыжему товарищу, поворачивается и, прежде чем подняться на эстраду, говорит мне прямо в лицо:
– Послушай, Сан-А. Я пока не просекаю, что значит весь этот шахер-махер, но у меня такая мысль, что здесь попахивает дерьмом. Если ты не хочешь, чтобы я умер жестокой смертью от чрезмерного любопытства, приходи сегодня вечером в мою конуру и объясни, в чем здесь дело.
Он с важным видом поднимается на эстраду, а я с идиотским видом остаюсь на месте.
– А я-то верил в силу своего преображения, – вздыхаю я, чтобы скрыть свое огорчение.
Но Матиасу не до смеха.
– Что новенького? – интересуюсь я.
Он морщится.
– Мне домой названивал целый день какой-то тип. Он сказал жене, что позвонит еще, ровно в десять. Ей показалось, что у кего иностранный акцент и резкий голос.
– И от этого ты такой расстроенный! – говорю я немного сбитый с толку его паническим видом.
По-моему, вся эта история достала его до копчика, и он того и гляди совсем потеряет рассудок от страха!
– Меня больше всего беспокоит, – шепчет Рыжий, – что они принялись за мою жену. А в ее положении...
Я его успокаиваю с раздражением в голосе.
– Да никто за нее не принимается, идиот! Ведь они просто попросили тебя к телефону, а это, насколько я знаю, нельзя назвать насильственными действиями! Кроме того, ничто не подтверждает, что лицо, которое желает с тобой поговорить, имеет дурные намерения. Напротив, его настойчивость успокаивает меня. Кто будет целый день названивать человеку, которого они уже дважды пытались отправить на тот свет!
Он соглашается с этими доводами.
– Все же, – вздыхает будущий папа, – у меня, господин комиссар, есть задняя мысль. И достаточно хорошо зная вас, я думаю, что она у вас тоже есть, – добавляет хитрец.
Я смотрю на свои золотые. Они показывают 9 часов 10 минут.
– Сколько до тебя добираться, мэн?
– Минут пятнадцать.
– Хорошо. Я досижу до конца лекции, чтобы не вызывать подозрений, и поедем к тебе.
Его сияющая физиономия расплывается в улыбке.
– Какой вы хороший, господин комиссар.
Я прощаюсь с ним и возвращаюсь на свое место.
Его Высочество с упоением рассказывает о первом причастии. И изредка в упор смотрит на меня. Своим презрением он хочет наказать меня. Он полон решимости проучить меня за мою скрытность.
– Господа! – с пафосом взывает он, – я снова ссылаюсь на мой учебник, и вот что я читаю по поводу праздничного обеда по случаю первого причастия.
Он прочищает голосовые связки и зачитывает:
"Скатерть и салфетки на столе должны быть белыми, посуда, хрусталь – все белое. Цветовое убранство должно быть девственным и весенним: цветущие ветки яблонь, черешни, боярышника.
Очень мило будет выглядеть на столе большой лебедь из белого фарфора, спина которого сделана о виде кашпо. Туда вставляют ветку белой азалии. Блюда тоже белые. Вот некоторые блюда, которые можно подавать к столу по такому случаю: суп из устриц, редиска, рыба в белом соусе, курица в белом соусе, творог и взбитые яйца".
Уязвленный до глубины души, он отбрасывает в сторону свою книгу.
– Вот здесь, ребятки, нельзя перегибать палку. Девственные тона годятся только для рассказа «Ночное бдение в хижине», Многие первопричастники еще до того, как забраться на алтарь, уже не раз забирались на свою горничную или обследовали шахты для размещения ракет у приятельниц маман. Если говорить обо мне, то я сводил своего Ваньку-Встаньку в цирк на премьеру мирового масштаба ровно за неделю до причастия.
Он прищуривает свои милые детские глаза. В этот вечер он определенно настроен на волну воспоминании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116