«Если вы сейчас же не вытащите руки, я вас оставлю после уроков на четыре часа».
И тут мой орел вспомнил о своем дяде Александре. Я это слышал от него самого и от присутствующих свидетелей. Он сначала его ударил крюком по печени, прямо как Шарль Хумес. Потом он врезал ему не дуплетом по харе, а сразу провел серию оглушающих и вырубил этого паршивого воспитателя в нокаут.
Того пришлось тащить в медпункт, где ему дали понюхать нашатыря и наложили швы. Конечно, был большой тарарам, и Роро выперли из лицея. Потом этот пострел стал боксером. Сейчас, когда я с вами говорю, он – вице-субчемпион в среднем весе департамента Эр-э-Луар и скоро должен встретиться с Кидом Альфонсом во время большого праздника в концертном зале Ножан-ле-Ротру! Как говорится... Судьба!
Для вашего сведения, – добавляет наш уважаемый Профессор, немножко поблуждав в своих мыслях, – воспитатели – это хорошая школа для подготовки унтер-офицеров к военной службе. Какое же все-таки страшное отродье – эти унтера! Хотя отныне армия без колоний стала, как дом отдыха. Я знаю призванных в армию звезд экрана, которые не могли ужиться со своим командиром полка. И полковника перевели на другое место службы, а вместо него назначили другого, очень обходительного и благожелательного, который любил артистов. Вот какая душевная обстановка сейчас в армии, В мое время армия еще не была пансионатом для придурков! Не была, черт возьми!
Он мысленно делает прыжок стилем «флоп» через планку своей памяти и приземляется, загадочно улыбаясь.
– Я вам, ребята, раскрою скобки. По-быстрому, то есть, как я чувствую, у вас на языке куча вопросов. Вообразите себе, что я записался в сенегальские стрелки. Добровольцем. Война закончилась, и мне захотелось увидеть ее поближе. Медалей больше не оставалось. Старички, которые еще служили в армии, все захапали себе, жадюги: и знамена, и кресты! Медаль на то, медаль за это на фоне лаврового венка с соусом. Во Франции о той войне уже стали забывать и упаковывали вещи к следующей, как упаковывают в январе новогодние игрушки в коробки до следующего Нового года. Поэтому, чтобы отхватить звание и пережить эпопею, надо было прогуляться в заморские владения.
У нас ведь ни черта не добьешься. У нас можно было только вступить в какую-нибудь политическую партию, стать бидоистом или гимоллистом, плевенистом или торезистом, наплеватистом или голлистом, брать приступом кабаки и громогласно заявлять, что ты был до такой степени левый, что выступал против фрицев, воевал в партизанах, до боли в перепонках слушал радио Би-Би-Си из Лондона, потому что уши глохли от непрестанной трескотни немецких автоматов. В то время наш генерал еще не откопал в Германии двоюродных братьев, и это плохо: в том смысле, что все можно было раньше решить помирному, без кровопускания! Если бы Гитлер вовремя узнал, что квадратноголовые немцы и пустоголовые французы – родня, то он сделал бы по-другому, чтобы завладеть нами. Он не пошел бы через Седан, а сразу махнул через Ла-Манш. И без труда захватил бы Большой Альбион. И Черчиль стал бы тогда Петеном, а гестапо разместилось бы на зимние квартиры в Глазго. А нам бы дали возможность править двоюродными братьями, потому что в любом случае нашими патронами можно было стрелять только из рогатки: у наших винтовок был другой калибр! В общем, что сделано, то сделано! А я после всей этой неразберихи вернусь к разговору о себе. Итак, раздираемый нетерпением, а оказываюсь у сенегальцев. Единственный белый в казарме. И вид у меня на самом деле был бледноватый. Что сразу же усекли друзья-приятели из страны Банании. И в первую же ночь самые смелые захотели нарушить мою герметичность.
Ребята были отчаянные, повидавшие все и вся, и страшно горячие. Эти злодеи питались красным перцем! Когда я увидел, как в мою каморку проскользнул здоровенный симпатичный малый, чтобы порезвиться со мной, у меня началась икота. Я приехал из деревенской глуши, переполненный иллюзиями и со всех сторон девственный, О жизни я знал только то, что прочитал в «Рустике» – единственной газете, которую читали в наших краях!
В ней писалось, как сеять озимые, но не было ни одной рубрики, чтобы объяснить, что такое стиль гомикус и как нужно от него защищаться. Я сразу не врубился, что хочет от меня этот влюбленный. Я принял его нежности за проявление дружбы, и мне было лестно, что капрал испытывает ко мне такое чувство. Потому что он был капралом – Бамбук-Бамбуки. Он вроде бы даже умел писать и, кроме того, был большой мастер по «внутренним» играм! Но писал он почему-то крестами. И все его рапорты напоминали кладбище Пер-Лашез! И когда я вдруг обнаружил, что он становится богаче в передней части, до меня дошло, что в наших отношениях что-то начинает твердеть. Я струхнул и побежал к старшему унтеру – рослому белокурому эльзасцу с воркующим голоском. Его звали Херкман. Амбал без губ и с почти белыми глазами – такие они были голубые. Я рассказал ему о своих злоключениях. «Какая сволочь»! – заорал он. Потом выскочил из комнаты и на всю казарму стал вопить, что он этого Бамбуки сотрет в порошок. А в тот момент стереть того было очень просто. Бамбуки стоял хмурый. Он опустил голову, спустил флаг и остальное тоже. Только штанина его пижамы была слегка оттопырена. Когда порядок был наведен, Хсркман мне говорит: «Тебе с этими неотесанными, парень, оставаться нельзя, идем со мной».
Я, Берю, был польщен! Я следую за своим старшим унтером, который стал моим ангелом-хранителем. Он показывает на свой топчан и говорит: «Ты будешь спать в моей постели, и теперь тебе нечего бояться».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116