Причем самые симпатичные, которые мне доводилось когда-либо видеть: черные и серые, с волосами и без волос, по несколько рядом, с трещинами, выпуклые и сплющенные. Весь этот чудный экзотический сад принадлежит этой славной церберше.
– Вы по какому поводу, – суховато, но вместе с тем сердечно спрашивает она. У нее настоящий лионский выговор, по сравнению с которым выговор матушки Коттиве напоминает выговор жителей Анжу.
– Полиция, – отвечаю я, не таясь.
Она издает такой возглас, который доселе не слышало ухо фараона.
– Ох, бедняжка! – восклицает она.
Затем отходит в сторону и приглашает:
– Входите же!
Мы проникаем в ее берлогу. Там темно, грязно и пахнет чем-то нехорошим. На небольшой плите в кастрюле на медленном огне варится льняное семя. Густое варево из льняного семени пыхтит крупными пузырями. Берю настораживается, поводит носом, принюхивается.
– Это можно есть? – спрашивает Толстый, показывая на эмалированную кастрюлю, в которой булькает странное варево.
– Да нет, милейший, – жалобным голосом говорит консьержка, – я готовлю себе припарку из льняного семени и горчицы, это помогает при бронхите!
Для доходчивости она легонько покашливает.
– У меня начинается бронхит, – говорит она, – такая погода. В последние дни льет, как из ведра, и пока дойдешь отсюда до входной двери, промокнешь до нитки.
Она освобождает два стула, колченогих, как и она сама, и приглашает нас сесть. Ее жилище состоит из всего одной комнаты. Почти все пространство в ней занимает кровать, на которой Гималаями возвышается пуховая перина. Остальная часть занята столом, который покрыт лоснящейся от жира клеенкой. На столе еще лежат пахнущие прогорклым остатки еды и стопка старых журналов. За этим столом она проводит все свободное от службы время. Ростом консьержка от силы метр сорок, на макушке черепа большой шиньон, как у служанки Клистиров. На шее черная косынка, на ногах дырявые чулки из черной шерсти. При разговоре она как-то интересно высовывает язык: он заостренный и постоянно двигается, как у хамелеона, когда он молниеносно выбрасывает его изо рта, чтобы схватить какую-нибудь мошку.
Понизив голос, она шепотом спрашивает:
– Что случилось?
Берю все чаще и чаще поглядывает на кастрюлю, в которой варится льняное семя. Его неудержимо притягивает запах варева. Он его провоцирует. Мы не успели перекусить, и у него начинаются рези во внутренностях. Насколько я знаю этого весельчака, сейчас для него важно одно: съедобно льняное семя или несъедобно.
– Госпожа консьержка, – очень учтиво начинаю я разговор, – вы случайно, не слышали какую-нибудь возню а доме прошлой ночью?
Она, вздымая свои похожие на метелки из перьев руки к небесам, которые в данном случае заменяет абажур с кисточками, восклицает:
– Бу! Святая Мария Плодородная! Конечно же, милейший! Конечно!
Я подмаргиваю Берю, но его Высочество, загипнотизированный запахами, уже ничего не соображает.
– Расскажите поподробнее, уважаемая мадам, – нараспев произношу я, и с такой любезностью смотрю на нее, что это граничит с похотливостью.
Она завязывает концы косынки и передвигает на плите кастрюлю на кружок поменьше.
– Вы представляете! – говорит она, вчера вечером действительно была ужасная возня. Два каких-то идиота устроили в доме ржачку.
Я изо всех сил стараюсь проглотить слюну. Я проглатываю ее и продолжаю:
– Они не скандалили?
– В каком-то смысле, почти что. Эти чокнутые скорее вопили, чем смеялись. Я подумала, что это какие-нибудь забулдыги. Я встала и пошла сказать, чтобы они прекратили: это серьезный дом, в нем живут порядочные люди. Но когда я вошла в подъезд, их там уже не было. Я открыла дверь на улицу и увидела, что они вошли в бистро, что и следовало ожидать.
Тогда я тихонько спрашиваю ее обворожительным и таинственным голосом:
– Вы ничего не заметили необычного?
Она хмурит брови.
– А что?
– На улице, напротив дома, никого не было?
Ее кактусовое лицо озаряется улыбкой, и я вижу, что во рту у нее осталось всего четыре зуба – гнилые, но свои, которыми она может только улыбаться и жевать пюре.
– Вы что-то смешное говорите, полицейский.
– А именно? – встревает Толстый.
– Снаружи то никого не было, а был кто-то внутри.
В моей подкорке раздается тревожный звонок.
– Что вы говорите, госпожа консьержка! И кто же находился в доме?
– Одна дама, – ответила она.
От этих слов мои железы любопытства начинают работать на полную мощность.
– Расскажите поподробнее!
Старушка приводит в порядок все увиденное ночью, чтобы рассказать об этом.
– Значит, когда я вышла, – объясняет она. – сначала я не заметила, что во дворе кто-то был. Я заметила эту даму, когда возвращалась назад: молодая, хорошо одетая, надушенная, мой милый! Но уж больно вонючие были духи!
Если славной старушонке нравится запах, который царит в ее сарае, нет ничего удивительного в том, что она называет «вонючими» арабские духи или духи «Мадам Роша».
– Вы с ней разговаривали?
– Само собой разумеется! Я спросила ее, что она делает в моем дворе. Хотя я в общем-то догадалась, почему она здесь, потому что она пряталась за мусорным ящиком.
– Что она зашла справить неотложную и естественную нужду, – поясняет старуха. – Так часто бывает. Возвращаешься после ужина, а на улице тебя и прихватит. Особенно гиблое дело для пузыря " белое вино.
– Что вы ей сказали?
– Что она гнусная тварь, – поясняет уважаемая особа. – Она извинилась и ушла.
– Она вышла из дома?
– Наверное. А что ей еще там было делать?
– Значит вы не видели, как она ушла?
От моего вопроса моя собеседница приходит в волнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116