Я ожидал какой угодно реакции, только не этой.
– Я прошу вас! – сухо произносит он. Я жду продолжения, глядя на него вопрошающим взглядом.
– Почему вы говорите мне об этом субъекте? – спрашивает он, поняв, что я не собираюсь нарушать установившееся молчание.
– Может быть, потому, что пришло время поговорить о нем... Судя по вашей реакции, я вижу, что вы его знаете?
– Не будем хитрить, – сухо заявляет он. – Раз вы интересуетесь им, то должны знать, что он любовник моей дочери.
– Мне это известно, – говорю я, глядя ему прямо в глаза. – Скажите, доктор, а почему бы нам не поговорить о нем в прошедшем времени?
– То есть?
– Да просто он умер!
Он ошарашен или очень хорошо изображает изумление.
Он садится, потому что у него подгибаются ноги.
– Умер...
– Мертвее быть не может...
– Когда?
– Этой ночью.
Вдруг лицо доктора изменяется: искажается, покрывается морщинами, становится почти патетическим.
– Как?
Я читаю в его глазах панику. Это паника отца, опасающегося, что у его ребенка могут быть неприятности.
– Отравление газом, – отвечаю. – Но обстоятельства этого... несчастного случая мне кажутся... ну, скажем, странными.
– Странными?..
– Да. Ваша дочь здесь? Я бы хотел ее до... поговорить с ней.
– Моя дочь здесь больше не живет, – грустно говорит он. – С тех пор как она спуталась с этим типом, мы расстались, и она живет в пригороде Руана, где у меня есть дом...
Я останавливаю его жестом, потому что мне нужно подумать... Пригород Руана... Где я это уже слышал? Ах да... Вчера, в квартире Бальмена. Парьо... Он утверждал, что оставил антиквара в своей машине, а сам пошел звонить клиенту, живущему в пригороде Руана...
– Название места? – спрашиваю.
– Гуссанвиль.
– Как давно ваша дочь поддерживала отношения с Парьо?
– Пять или шесть месяцев...
– Как она с ним познакомилась?
– Как раз у Бальмена, в его магазине. Моя дочь собирает старинные монеты...
– Ах так?
– Да... Вас это удивляет?
Я едва заметно пожимаю плечами. Мне кажется, в этом деле слишком много говорят о старинных монетах.
– Продолжайте.
– Поскольку Бальмен был моим пациентом, я посоветовал дочери сходить к нему в магазин. Он и познакомил ее с Парьо... А... Короче, Парьо ее соблазнил!
Я смотрю на него:
– Вы жили один с дочерью?
– Моя жена умерла при родах дочери, и я воспитал ее один... Я...
Понятно: отцовская ревность!
– Сколько лет вашей дочери?
– Двадцать шесть.
– Могу я вам задать один... гм... деликатный вопрос?
– Задавайте!
– Вы, доктор, более чем кто-либо другой должны понимать, что молодой женщине нужен... друг...
– Согласен!
Его лицо нейтрально, как Швейцария.
– Но вы ссоритесь с любимой дочерью только из-за того, что она завела себе любовника?
– Я поругался с ней не из-за того, что она завела любовника... к тому же я полагаю, он у нее не первый. Мы поссорились, потому что этим любовником был Парьо...
– Правда?
– Правда!
Он очень четок!
– В чем вы его упрекаете?
– У него криминальное прошлое, вот и все. В этом вопросе порядочный человек не может пойти на компромисс!
– Криминальное прошлое...
Я вдруг становлюсь похожим на лопуха. А я-то, наивняк, приперся сюда, даже не зная, что у Парьо были судимости...
– И богатое у него это самое прошлое? – спрашиваю.
– Слишком богатое, чтобы входить в число моих знакомых.
– Как вы это узнали?
– Это вы, комиссар, задаете мне такой вопрос? Вам разве неизвестно о существовании частных сыскных агентств, в которые можно обратиться, когда хочешь получить информацию об интересующем вас человеке?
– Совершенно справедливо, – соглашаюсь я. И добавляю: – Вы ведь не очень любили Парьо? Пожалуй, даже совсем не любили...
– Скажу прямо: я его ненавидел.
– Эта откровенность делает вам честь, доктор...
И, произнося эти слова, я думаю, что все актеры этой драмы откровенны... За исключением Джо Педика.
Да, они откровенны: Парьо был откровенен, слишком откровенен... Он сразу же рассказал историю своих отношений с Бальменом... Эскулап откровенен...
Скажу вам начистоту: я начинаю плавать и никак не могу составить себе четкое мнение о деле...
– И последний вопрос, доктор: вы не убивали Парьо, не так ли?
– Нет... – отвечает он. – И поверьте мне, комиссар, очень об этом жалею.
Глава 9
Я всегда испытывал слабость к почтаршам и никогда не упускал возможность прокомпостировать одну из них, когда такая возможность представлялась...
Однако эта отбила бы охоту даже у обезьяны... Длинная, высохшая, как Сахара, и никакого намека на груди. Выступающие передние зубы препятствуют любым попыткам поцеловать ее, если у кого-то даже возникло бы такое желание.
Это она занимает окошко междугородных переговоров.
– Привет, красавица, – говорю я ей с неотразимо прекрасной улыбкой.
– Повежливее! – ворчит она. – Кто вам дал право разговаривать со мной таким тоном? Я вместе с вами коров не пасла!
– Я не думаю, что факт охраны эти милых жвачных предрасполагает к любезности, – уверяю я. – Вы напрасно обижаетесь, мадам, мои намерения чисты, как стакан дистиллированной воды.
– Какой номер вы заказываете? – перебивает она.
– Номер стриптиза, – смеюсь я.
– Вы хотите, чтобы я позвала директора? – вопит девица.
– Не стоит. Меня вполне устроит ваше исполнение... Поскольку я вижу, что она сейчас взорвется, то показываю ей удостоверение. Это ее не успокаивает, наоборот, вгоняет в черное бешенство.
– Ну и что! – кричит она. – Вы думаете, на кого-то произведет впечатление, что вы из полиции?! Знайте, что честные люди полиции не боятся, а моя совесть чиста!
– Ну и прекрасно, – любезно замечаю я. – Хотя она и в чистом виде никому не нужна, даже по сниженной цене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32