Дверь туалета заперта изнутри, а из-под нее в проход вытекает ручеек крови. Командир Лохоямопадмото дергает ручку и зовет по-японски того, кто за дверью. Но ему никто не отвечает. Тогда он обращается поанглийски, по-немецки, по-норвежски, по-конголезски (экс-колониальный бельгийский вариант), по-ацтекски, по-боливийски, по-перуански, пофински, по-болгарски, по-русски, по-украински, по-китайски, покорейски, на канадском английском, на канадском французском, на романском швейцарском, по-испански, по-спаниэльски, по-сеттерирландски, по-бордельски, по-заикайски, по-глухоненецки и при помощи азбуки Морзе. В ответ - тишина...
Думаю, что теперь - слово за делом. Я прошу командира посторониться ,и одним ударом плеча вышибаю хлипкий замок тонкой дверцы.
Перед нашими взорами открывается потрясающая картина.
Третий пассажир, тот самый, который бросил записку в пепельницу, сидит на крышке унитаза. Его руки продолжают сжимать рукоятку японского кинжала, который он мужественно загнал в свой бункер. Вокруг рукоятки обмотан белый платок, уже ставший красным от крови. Парень беспардонно мертв. Желтолицые стюардессы зеленеют, как будто их погрузили в метиленовую синь. Командир Лохоюмападмото выглядит чрезвычайно взволнованным. Впрочем, есть с чего! Он отдает на японском распоряжения своим крошкам и переводит на меня недовольный взгляд.
- Я-журналист,-говорю я-Из агентства "Франс-Пресс" в Токио. Он кивает головой. - Харакири,-констатирует он.
- Вижу.
Другие пассажиры ничего не успели увидеть.
- Послушайте,- говорю я,- не стоит создавать нервозную обстановку на борту. Что, если мы завернем покойника в одеяло и перенесем его в багажный отсек?
Этим преложением я проливаю бальзам на его рану. Физиономия командира немного просветляется.
- Вы очень любезны, месье.
- Рад помочь вам.
Раздается грохот. Это Толстяк, спеша навстречу новостям, наступил на свои подтяжки и растянулся в полный рост.
- Что здесь за бардак? - интересуется он. Командир поворачивается к нему и скупо информирует:
- Харакири.
Берю хватает его руку и энергично трясет ее.
- А я-Бенуа-Александр, рад познакомиться!
Затем Толстяк переводит взгляд на мертвеца в его импровизированном тесном склепе.
- Что с этим чуваком,-спрашивает меня Громила,- он страдает запором? Я строгим взглядом велю ему приткнуться.
- Это самоубийство. Мы должны не допустить паники среди пассажиров. Эти очаровательные демуазели дадут нам одеяло, в которое мы завернем беднягу и отнесем его в багажный отсек.
- Вот те на!. Похороны с утра пораньше! - ухмыляется Бугай-Чего только не вычудят эти...
Еще один испепеляющий взгляд Сан-А. Берю захлопывает варежку. Командир Лохояма-модмото трогает меня за руку.
- У нас есть одна свободная кабина, это лучше, чем багажный отсек.
- Хорошо. Ни о чем не беспокойтесь, командир. Лучше отвлеките пассажиров рассказом о пейзажах под крылом самолета.
- Не знаю, как вас благодарить, месье. Это возмутительное происшествие так неожиданно...
- Увы...
Он уходит. Одна из нежных лотосоликих приносит одеяло, другая показывает мне пустую кабину, о которой говорил командир.
Я советую стюардессам во главе с командиром пойти развлечь пассажиров. После их ухода мы с Берю заворачиваем дорогого покойника в саван.
- Что за блажь пришла в башку этому фраеру делать себе кесарево сечение в воздушном сортире? - интересуется Берю.
Я шепчу, продолжая тщательно обшаривать карманы мертвеца:
- В определенном смысле в его смерти виноват я. Толстяк.
- Что ты несешь?
- Он-тот убийца, которого мы искали. Он прочитал записку, которую я оставил на его кресле. В ней я написал, что все раскрыто. Ты ведь знаешь японцев: путь славы и чести, человек-торпеда и прочая мура. Он не захотел смириться со своим поражением и поэтому поспешил к своим предкам.
- Но делать это в сортире-совсем не поэтично,-замечает Берю, которого даже в самые мрачные минуты жизни не покидает способность оценить красоту окружающего мира.
Я заканчиваю осмотр карманов усопшего. Мне удается установить его личность. Его имя Фузи Хотьубе, он живет в Кавазаки (извините за простоту произношения, на самом деле это звучит намного сложнее и поэтичнее), местечке, которое, как знает каждый, находится между Токио и Иокогамой. В его бумажнике я нахожу французские франки, доллары и иены. Я также обнаруживаю конверт с надписью на японском, японскую марку-все это, естественно, из японской бумаги. Странно, что этот конверт пуст и находится в целлофановом пакете. Я определяю его в свой бумажник, дав себе обещание перевести адрес, после чего водворяю бабки и кентухи (10) чувака па место. У него при себе также классические аксессуары: расческа, ключи, перочинный ножик, пилочка для ногтей, сигареты и зажигалка. Это не представляет интереса.
Толстяк, который наблюдает за мной, прислонившись к перегородке, спрашивает:
- Ну как, закруглился? Можно приступать к упаковке месье?
- Давай!
Мы переносим труп в маленькую кабину рядом с туалетами и кладем его на кушетку.
- Послушай,- шепчет - Толстяк,- ведь если он покончил с собой, то правосудие уже бессильно, верно? Значит, нам можно смело сделать пересадку в следующем аэропорту и вернуться домой.
Я обдумываю его проницательное предложение и отвечаю, играя оттенками своего красивого голоса:
- Ты прав, о, мудрейший из мудрейших, можно. Но мы этого не сделаем.
- Почему?
- У меня такое предчувствие, что мы держим в руках звено цепи. Нужно размотать всю эту цепь!
- Твое звено уже порвалось,- возражает Грубиян,- но раз уж ты так чувствуешь, давай попробуем!
Одна из маленьких хозяек неба моет пол в туалете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43