— Ты моя лапочка, ты мой цыпленок! — ласково приговаривала Вика. — Ну, давай, доча, немного поплаваем.
Вика услышала, как щелкнул замок входной двери, взглянула на часы, которые лежали на стеклянной полке под зеркалом. Было без двадцати десять. Митя появился в ванной уже без рубашки. Глянул на свое отражение и горестно усмехнулся — левая половина лица опухла, будто рой диких пчел покусал. Он стал умываться в раковине. Дашка, увидев папу, заулыбалась, залепетала что-то по-своему.
— Судя по запаху, на работу ты устроился удачно, — сказала Вика.
— Не ругайся, — попросил Митя слабым голосом. — Я устал. Кроме того, за мной весь день гонялись какие-то потусторонние объекты. Видишь, — и Митя продемонстрировал опухшую щеку.
— Что, обкурился опять? — вздохнула Вика.
— Ну что ты! — Митя полез по карманам брюк, вытряхнул на стеклянную полку мятые купюры. — Вагон с сахаром разгружали. Умаялся.
— Смотри, я тебе не бедная Маша, чтобы передачки носить. Пока сидишь, замуж выйду.
— Но я ведь пока не сижу, Маша! — Митя полез к Вике целоваться. Она засмеялась, отпихнула его.
— Вот — ведь скотина, и куда мои глаза глядели?
— Наверное, в потолок.
— Помоги ребенка вытереть! — приказала Вика.
— О, ви, ма жэнераль! — козырнул Митя. Он взял мокрую агукающую Дашку на руки, и Вика стала вытирать ее большим махровым полотенцем.
— Иди укладывай, а я пока чего-нибудь погрею. Между прочим, ребенок без тебя не засыпает.
— Еще бы! — улыбнулся Митя, прижимая Дашку к себе. — Я тоже без вас заснуть не могу. Ничего не грей — только чай с вареньем попью.
— Ну да, с вареньем! Ты его от матери привез?
— Ладно, тогда без варенья, — послушно согласился Митя.
Он уложил Дашку в детскую кроватку и стал напевать колыбельную про “серенького волчка”. Дашка внимательно слушала, держа его за указательный палец. Скоро глаза у нее стали слипаться.
Позже, засыпая в постели в обнимку с Викой, Митя думал о том, что за сегодняшний день мысленно дважды изменил жене: с божественным видением в профессорской квартире и общежитской Маринкой в стоптанных тапках и старом халате. Лица обеих уже начинали стираться из памяти, будто кто-то смывал их водой. Только силуэт инфернального мужика все еще маячил перед глазами, заставляя сердце учащенно биться и вновь проигрывать опасную ситуацию. А что, если бы он его догнал, увидел лицо? Его сбросили бы, как того парня? Бедненький! Может, пойти в милицию и все рассказать? Ну нет, сам он никогда не пойдет — увольте. Он — не свидетель, он — трус. Пускай без него разбираются. Его там не было в тот вечер, он ничего не видел, тем более, что он, действительно, не видел. А ударился он виском о дверной косяк — пьян был. Вспомнив о мужике, Митя наконец-то запоздало испугался. Страх всегда приходил к нему позже, когда все было позади. Такой уж он “тормозной” — здрасьте!…
“Столб пыли в солнечном луче. Зачем мне все эти синие нимфы с чертями? Пропадите вы пропадом, сволочи! Вон у меня какие девки в доме! Все пройдет, все забудется, сгинет. Никогда больше не гоняйся за этими потусторонними. Видишь, какие они…”— его мысль оборвалась вместе с первым сном.
Данайцы и другие жители Земли
Эдгар Рахимович большим платком отер пот со лба. Несмотря на свое “южное” происхождение и жизнь в знойной Фергане до семнадцати лет, жару он переносил плохо, предпочитал легкий морозец, хорошую холодную водку и катание на лыжах с пологих подмосковных склонов. Привык, что тут поделаешь? Еще он привык к власти, пусть к маленькой, крохотной, второсортно — проректорской, не выходящей за рамки его неуютного, заваленного унитазами, раковинами, кафелем и линолеумом кабинета, но к власти: к тому, что с тобой здороваются первыми, тянут руки, кивают, улыбаются, любезничают и льстят, подчеркивая свое зависимое положение. А большего восточному человеку и желать грешно. Кем бы он был в своей благодатной ферганской долине, не уедь он тогда в свои семнадцать лимитчиком на ЗИЛ? Знатным хлопкоробом, плантатором, проректором Ферганского пединститута? Как бы ни так! Все их многочисленное семейство испокон веку ходило в батраках и кланялось баям в ножки. А значит судьба ему была уготована одна — от рассвета до заката гнуть спину на чужих полях и влачить нищенское существование, потому что не повезло ему с семьей. Не повезет с машиной — ее поменять можно, с женой — разведись да и все дела, но если тебе не повезло с семьей: с братьями, сестрами, с бабушками, дедушками и прочими предками, которые родились рабами — тут уж ничего не поделаешь — сколько не тасуй колоду, всегда выпадет шестерка. Остается только уехать куда подальше, забыв на время о сыновьем долге, отрезать корни и начать с чистого листа. Он так и начал. Вкалывал на заводе, потом поступил на заочное отделение. В России законы клановости нарушались: здесь все они — ферганские, ташкентские, бухарские — были земляками, бурно радовались случайным встречам и норовили друг другу помочь. Шестерка легко превращалась в туза. Было бы везение. Эдгару повезло: земляк замолвил за него словечко перед начальством технического университета, и скоро он стал заведовать сантехниками. Сначала сантехниками, потом электриками, затем гаражом. А через пять лет сделался заместителем проректора по хозяйственной части. Проректор видел в нем своего преемника — ему было под семьдесят, и он дохаживал последний срок. Главное — было вовремя подсуетиться. Эдгар по своей восточной наивности через голову начальства дал взятку. Может быть, и так получилось бы, и не надо было ничего давать. Однако страховка сыграла свою роль — кандидатура Эдгара прошла без сучка, без задоринки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91