Я собрала, расстелив Зюнькин халат, кое-что из консервов, сунула в узел початый блок сигарет, хлеб, текилу, снесла все на бережок. Сняла с флагштока свои просохшие трусики и разодрала, разбив стекло, плакатик в клочья. Хотя последнее, кажется, было лишнее.
Судя по датчику на панели управления, бензина в баке оставалось немного. Но Зюнька был запасливый, в отсеке на корме я обнаружила две полные канистры с горючкой.
Я разделась донага, оставила одежду под кустиком и сызнова забралась на посудину. На часах на панели показывало всего лишь полпятого утра, летом светлеет рано. Это было хорошо, московские байдарочники, если такие имеются, еще дрыхнут в своих палатках по берегам. И может быть, никто ничего не засечет.
Я включила движок, сползла на заднем ходу с отмели на глубину, развернула катеришко и потихонечку вывела его из протоки на простор водохранилища. Отогнала от входа в протоку метров на сто, заглушила мотор и занялась делом. Конечно, я в диверсионных тонкостях не волоку, к спецназу, группе «Альфа» или «Вымпелу» отношения сроду не имела, но мозги-то у меня всегда были.
Так что кое до чего я додумалась совершенно самостоятельно. То есть обильно полила бензином корму и кокпит, вскрыла вторую канистру и поставила ее ближе к рубке и камбузу. Для надежности включила газовую плитку и зажгла обе горелки. Когда испарения бензина достигнут пламени, канистра рванет как надо.
Я закрепила баранку руля, чтобы катер уходил прямо, а не вилял или, не дай бог, не развернулся бы и попер обратным ходом, врубила мотор, и, когда катер двинулся, отбежала на корму, подожгла зажигалкой давешнюю газетку, и, когда она полыхнула, швырнула ее на настил, мокрый от бензина. Пламя рвануло совершенно бесцветно, я оттолкнулась и, заорав, сиганула в воду.
Возможно, я поставила олимпийский рекорд, буровя мощным кролем до бережка, но, когда, задыхаясь, выползла на мокрый песок и оглянулась — катер, совершенно целехонький, уходил от берега, слегка покачиваясь, и никакого пламени на нем я не видела.
Задуло его, что ли?
Я смотрела, разинув рот и обхватив голые плечи руками и ежась, а он все отплывал и отплывал. И лишь слабый дымок над рубкой показывал, что там все-таки что-то происходит. Не знаю, от чего заработала звукоустановка, может быть, там замкнуло какие-то прогоравшие провода, но вдруг изо всех Зюнькиных динамиков рвануло мощно: «Осе-е-ень! В не-е-е-бе жгут корабли!» Хриплый голос катился, как шар, отскакивая от воды, а я взвизгнула от испуга.
На миг мне показалось, что я свихнулась, что там, на катере, кто-то есть. Потому что он безмятежно чапал, удаляясь, и уже почти достиг первого бакена.
И тут наконец рвануло…
Наверное, сработал не столько бензин, сколько стационарный баллон со сжиженным газом. Потому что рубку разнесло вдрызг, и посудинка ушла под воду носом вперед, высоко запрокинув корму, под которой крутился бешено винт. Над водой поплыло облако редкого черного дыма, а на поверхности воды заплясало пламя, — растекшись, догорала горючка.
Через полчаса, согнувшись под узлом, как вьючный верблюд, я улепетывала что есть духу. И блаженно ухмылялась — это тебе, Зюнечка, тебе, хитромудрый мой. От той самой Лизаветы. С приветом, значит, и наилучшими пожеланиями, гад ползучий!
Мне везло. По пути никто не встретился, только небольшое стадо коров паслось на травке между мощными дубами в сквозном дубняке, но они бродили беспривязно и пастуха при них не было. Да еще раз я обогнула оранжевую палатку на берегу протоки, возле которой лежала двухместная байдара.
Вскоре я вышла на нашу «трахплощадку». Церквуха была на месте, все та же, с бескупольным барабаном верха, осевшая в землю. Только окна и дверной проем были заколочены досками. На двери было написано масляной краской: «Побойтесь Бога, люди! Это храм, а не сортир!»
Поляна вокруг церкви была плотно вытоптана, испятнана черными следами кострищ, но и здесь, слава богу, никого не было.
Я обошла церквуху, отодрала доски на заднем оконном проеме, запихнула в дыру узел и пролезла сама.
Дальше при дневном свете я идти не решалась. Отсижусь тут до новой темени, а там решим. А что решим? А черт его знает!
…Я как будто сиганула с высокого обрыва и все еще летела, обмирая от ужаса и совершенно не ведая, что там, внизу: бухнусь в ласковую глубокую воду или расшибусь вдребезги о камни. Но я прыгнула. И я летела!
ВОЙ ВОЛЧИЦЫ

День прошел нормально. Почти. Я насадила трухлявые доски оконного прикрытия на старые гвозди и подперла их изнутри какой-то оглоблей. Видно, не совсем давно в церкви держали лошадей, в яслях были остатки сена, а на стене висел гнилой хомут. В углу были нары, на которых лежал старый солдатский ватник, и я его скинула.
В полдень сквозь барабан засветило солнце, и особенно безобразными стали стены с ободранной штукатуркой и памятными надписями придурков. Наверху еще сохранились настенные фрески — черный затемневший лик Спаса смотрел на меня неодобрительно. Грешна, что поделаешь?
Я что-то ела, пила, но больше дремала. За весь день лишь один раз появились люди, на поляне высадились какие-то байдарочники, купались и, гогоча, играли в волейбол. В храм они не сунулись.
Сквозь полудрему я раздумывала над тем, кто я теперь. Народная мстительница? Так не очень. Потому что просто покуда напакостила по мелочам. Да и возлюбленному народу до моих печалей, если честно, дел нету. Не до меня ему, народу. У него и своих забот хватает. Это белорусским партизанам небось было полегче. В их борьбе с оккупантами. «Шумел сурово Брянский лес, чернели старые дубравы»… И все, как один, на борьбу с захватчиками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100