— Вы же неглупы, Лизавета. И прекрасно осознаете, что я никогда не смогу относиться к вам как к ней…
— Ну и плевать! — сказала я. — Нам же не в койке кувыркаться, а дело делать. А я еще со всех сторон — хромая! Так что мне без такого костыля, как вы, не обойтись! И нечего выпендриваться… На этом ставим точку, Элга Карловна! Я вас помыла и облизала, как родную… Теперь вы просто обязаны тяпнуть за мое здоровье и пожелать как успехов в труде, так и счастья в личной жизни… Как ни крутите, а у меня все ж таки свадьба!
Она моего веселья не приняла, посмотрела как-то странно и сказала угрюмо:
— Вы не очень-то доверяйте Симону… Не все ему отдавайте, оставляйте хоть чуть-чуть для себя.
— Она.. оставляла?
— Конечно.
— И он это знал?
— Конечно.
— Как же так? Муж и жена — одна сатана…
— Далеко не одна, — сказала Элга. — Есть логика интима и логика дела… И в вашем случае это особенно ясно. Вы хотя бы приблизительно представляете, что он задумал? К чему идет?
— Нет.
— Вот видите…
Приблизительно об этом уже глубокой ночью мне сказала и Гаша. Первой брачной ночи у нас не получалось, потому что уложить нас с Сим-Симом отдельно ото всех было просто негде. Детей стащили в одну из комнат, мужчины улеглись вповалку в «зале», жен-шины попритыкались кто где, а Элгу, Чичерюкина и охранников вообще раскассировали по соседским избам.
Я, конечно, крепко поддала, но хмель меня не брал, и я не могла заснуть и словно бы все еще куда-то бежала. Оделась потеплее и вышла из избы. Деревня лежала темная и тихая, где-то поодаль перебрехивались собаки. Небо очистилось, и черный купол его переливался и мерцал крупными звездами, которые отражались в темной воде проруби. В оконце баньки тускло светилось, и я заглянула туда.
Гаша уже вышоркала предбанник, стенки и лавки были сухими, а она сидела за столом и готовилась к гаданию. На столе лежало деревянное распятие, догорала толстая свечка из белого воска, а в глиняную миску была налита ключевая вода, в которой истаивали льдинки. Гаша, простоволосая, в теплой кацавейке на козьем меху поверх кофты, листала молитвенник, заглядывая в желтые трухлявые страницы сквозь сильные очки. Весь день я больше всего боялась, что она начнет выговаривать мне за Гришуньку, но как раз этого и не случилось. Однако она все время держалась как бы чуть в стороне и все основные хлопоты оставила Ефиму и даже набежавшим соседкам.
Я села рядом, приобняла ее за острые плечики и сказала:
— На кого гадаем?
— На тебя, задрыга… — отодвинулась она. Это гадание я знала. Оно называлось — «выливать воск». Это когда после молитвы и заговора расплавленный воск из освященной свечи выливается в воду, где он фигуристо, с загогулинами, мгновенно застывает, и судьба толкуется именно по этим фигурам и загогулинам.
Но еще нужен был какой-то личный предмет того, на кого гадают.
— Сними колечко, — приказала Гаша. Я сняла загсовское кольцо, оно было простое, гладкое, без выкрутасов, и тяжелое. Булькнула его в миску.
Свеча догорала, и воск пузырился и плавился в тарелке, куда стекал.
Гаша сожгла на огарке какие-то пушистые сухие травки, от которых запахло весной и цветением, потом опустилась на колени и что-то пошептала на четыре стороны света, крестясь. Ну и так далее…
Потом опрокинула тарелку с воском в миску, воск зашипел, остывая, и Гаша сняла с крюка керосиновый фонарь «летучая мышь» и подвинула ближе, чтобы лучше было видно.
Воск растекся по дну миски и подвсплыл какими-то странными, уродливыми отростками и выбросами, похожими на коралловые отростки в морской воде.
— Ну и что показывает, Агриппина Ивановна? — осведомилась я.
— Хреново показывает, Лизка… — вздохнула она угрюмо. — Ничего для тебя хорошего. Вот это вот означает крушение крыши, то есть дома твоего. В котором ты пребываешь ныне. Вот это вот — вроде бы как особа женского полу, которая держит на тебя неизбывное зло, видишь, носик крюком и как бы — на метле…
— Она на «Волге» ездит, с мигалкой… — заметила я.
— Не зубоскаль! Такой для тебя день сегодня, когда ничего не врет, все показывает! Поворотный день… Вот это, видишь, как бы птичка, что означает счастье, только у ней крылышко обломано и головка набок! А целится в нее как бы воин, казенный человек, вроде бы как в шлеме и с копьем. А вот тут, видишь, капельками, это близкая кровь… И много ее — крови! А тут уж просто не пойми чего против тебя наворочено, не то змеюки сплелись, не то раки с клешнями, но вот тут — точно — могильное.
— Спасибо тебе на добром слове. Утешила, — сказала я. — Могла бы и соврать! А что это ты все про меня? А где же мой супруг любезный?
— А нету его. Не показывает, — сказала Гаша не без ехидства.
— Как это — не показывает? Когда он у вас в избе храпит?
— А это я тебе и без воску скажу! — блеснула она глазами неожиданно тоскливо и зло. — Темный он человек. Нехороший. Весь крученый-перекрученый. Не твои это сани, Лизавета, не туда усаживаешься! Манят они тебя куда-то, затягивают… И кругом пляшут — неспроста. Вот он вроде бы уже и для нас — свой, смеется, шустрит… А глаза — сонные. Как будто нас всерьез и нету, так, мелькает что-то мелкое. Кабы б не ты — он бы нас и не заметил, как столбы при дороге. Да и старый он для тебя, Лизазета! Сколько уже ему, а сколько еще тебе? Конечно, мужики вообще раньше баб уходят, но не до такой же степени! Высосет он из тебя все молодые соки, опрокинется, а потом что?
— Другого найду! — обозлившись, сказала я. — Это называется «черная вдова»! Все в элементе, находишь себе какого-нибудь трухлявого пенька с деньгой, доводишь его до гробика, и — кто там следующий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100