Некоторое время Наталья сидела молча, не зная, какое из двух зол ей выбрать.
— Я была одна у себя дома, спала.
— Кто это может подтвердить?
— Никто, — сдавленно сказала она.
— Я бы на вашем месте крепко подумал, прежде чем произносить эти слова.
Вы сознаете всю серьезность своего положения?
— Допустим.
— У вас нет алиби. — А у вас нет никаких улик против меня. Их нет потому, что не может быть.
Еще раз повторяю: никакого отношения к этим убийствам в лесопарках я не имею. И вообще мне непонятно, на каком основании вы меня задержали и допрашиваете.
— Хотите знать основания, на которых я вас задержал? Пожалуйста. Вот — Уголовный кодекс Российской Федерации, а вот — Указ Президента Российской Федерации о борьбе с преступностью. Я имею право задержать вас на срок до трех суток.
— Только потому, что вы следователь?
— Вам этого мало? Да, только потому, что я следователь и имею вполне определенные основания подозревать вас в совершении тяжких преступлений.
Наталья долгим, испытующим взглядом посмотрела в глаза Старостину.
— Вы это серьезно? — с трудом сдерживаясь, чтобы не наговорить грубостей, усмехнулась она.
— Уж куда серьезнее, — нахмурился Старостин.
— Завидую вашей уверенности. Похоже, вы даже не сомневаетесь в вашей правоте. Из ваших слов получается, что каждого, у кого нет надежного алиби на ночь с 27-го на 28 июля, вы можете арестовать и посадить в тюрьму.
— В общем, да, — согласился следователь.
— У вас мест в тюрьмах не хватит.
— А вы за нас, гражданка Мазурова, не беспокойтесь. Вы о себе лучше подумайте.
Как ни странно, чем дольше длился этот разговор, тем спокойнее начинала чувствовать себя Наталья. Неуверенность исчезала, растворялась в душной атмосфере муровского кабинета. Оставалось лишь холодное недоумение и презрение к этому невзрачному человечку, упивающемуся своей властью.
— О чем, по-вашему, я должна думать? — На лице Натальи появилось некое подобие улыбки. — Я ничего не должна доказывать. Если мне не изменяет память, в нашей стране пока еще действует принцип презумпции невиновности. Это не я должна доказывать свою невиновность, а вы — мою причастность к преступлению. — И докажу, — угрюмо сказал Старостин. «Но не сейчас, — думал он. — Проведи-ка, девочка, ночь в КПЗ, а завтра утром я на тебя погляжу. К тому времени у меня будут результаты обыска в твоей квартире».
Достав из папки чистый бланк, Старостин занялся оформлением протокола о задержании, после чего, не говоря ни слова, вызвал охрану.
Охранница — крупная женщина в узковатой юбке цвета хаки и кителе, подпоясанном портупеей, на которой болталась резиновая дубинка, — по мрачному темному коридору подвела Наталью к тяжелой металлической двери. Лязгнув замком, со скрипом отворила ее и бесстрастно скомандовала:
— Проходи.
Едва Наталья ступила за порог, как дверь с грохотом захлопнулась, вызвав отвратительное чувство безысходности. В нерешительности она замерла, силясь разглядеть обитательниц камеры — длинного узкого помещения с выкрашенными темно-зеленой краской стенами.
Напротив, под самым потолком, располагалось небольшое, наглухо заложенное стеклоблоками окно, сквозь которое с трудом могли бы пробиться даже яркие солнечные лучи. Прищурившись, Наталья разглядела два ряда двухэтажных металлических нар, спинки которых были увешаны сохнущим после стирки нижним бельем, спортивными костюмами, холщовыми мешками и пластиковыми пакетами с переданными с воли съестными припасами.
В нос ударила смесь запахов пота — от множества немытых тел — и нечистот — от расположенной слева от входа «параши» — отхожего места без какой-либо перегородки, оборудованного рядом с небольшой раковиной. Над ней из стены торчал единственный медный кран, с носика которого то и дело срывались крупные капли воды, со звоном ударяясь о металлическую мойку.
Привыкнув к полумраку, Наталья разглядела что-то около двух десятков пар глаз, воззрившихся на нее с назойливым вниманием. К прекрасному полу обитательниц камеры можно было отнести с большой натяжкой. Здесь подобрались женщины разных возрастов и наций: от двадцатилетней скуластой азиатки с раскосыми глазами и черными как смоль волосами до седовласой старухи трудно определимого возраста, с одутловатым лицом от непомерного количества выпитого за всю жизнь алкоголя.
Напряженная сцена разглядывания новой обитательницы длилась несколько минут, а затем женщины, словно по команде, враз потеряли к вошедшей всякий интерес. Кто-то закрыл глаза и перевернулся на другой бок, кто-то продолжил прерванный разговор.
Никто не подошел к Наталье, не поздоровался, не предложил места, не поинтересовался, кто она и откуда. Так встретили бы пассажирку трамвая, которая вошла в салон, чтобы покинуть его спустя несколько остановок. Это была не зона, где обитатели камер вынуждены жить вместе на протяжении долгих лет, а всего лишь следственный изолятор, где состав обитателей меняется почти каждый день.
Когда на Наталью перестали обращать внимание, она почувствовала облегчение. Постояв немного у входа, она огляделась и, понимая, что в камере нет места не то что прилечь, но и присесть, отошла подальше от смердящей «параши» и опустилась на корточки у крайних нар. Опершись спиной о прохладную стену, она закрыла глаза и попыталась успокоиться. Мысли роились, хаотично сменяя друг друга.
«Проклятие, вот я и оказалась под замком… — пронеслось в голове. — Всегда старалась не думать об этом, а все-таки избежать не удалось. Как это мерзко, тяжело и унизительно! Неужели к этому можно привыкнуть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108