.. Но снимки, Виталий, снимки я должен иметь сегодня к вечеру.— Ха! Скажите, пожалуйста! Он должен иметь к вечеру! — в голосе Худолея появились капризные нотки. — А что буду иметь к вечеру я?— И ты будешь иметь. Обещаю.— Точно? — Худолей недоверчиво посмотрел на следователя. — Тогда, Паша, совсем другое дело. А теперь иди к этим недоумкам, к этим любителям мороженого. И не мешай мне. Иди, Паша, иди.Переулок казался тупиковым, но в зарослях кустарника, в ветвях деревьев, свисающих из-за заборов, скрывался поворот. Пройдя переулок до конца, Пафнутьев опять увидел след мотоцикла. Здесь, видимо, следили за порядком и, чтобы не было грязи, присыпали дорожку песком. Он помахал Худолею, подзывая его к тебе. Тот подбежал, запыхавшись. Лоб его то ли от жары, то ли от вчерашнего перебора покрывали маленькие капельки пота.— Виталий, смотри... Отпечаток... Откладывать нельзя, песок высохнет и отпечаток осыпется... Щелкни, а потом дуй к забору.Но самое удивительное поджидало Пафнутьева, когда он прошел метров тридцать за поворот. Здесь след мотоцикла обрывался. Шел четкий отпечаток, и вдруг исчезал. Казалось, в этом месте седоки встали и дальше пошли с мотоциклом на руках. Но тогда остались бы следы человеческих ног. Однако, не было и их. Ровная поверхность песка, прибитая ночным дождем и след протектора, словно обрезанный ножом. Рядом шли отпечатки шин какого-то грузовика, но с ними ничего не произошло — они так и тянулись вдоль улицы.Подошли оперативники и дружно доложили, что никто из жителей мотоцикла не видел, шума мотора не слышал и потому ничего полезного сказать не может.— А мы, говорят, от шума деревьями отгородились, поэтому если кто и пройдет, то нам и не слышно, и не видно, — сказал Ерцев, показав на густые деревья, которые росли вдоль заборов.— А потом, говорят, улица рядом, и даже если чего услышишь, то не поймешь — там ли кто газу поддал, или по нашему переулочку проехал, — добавил Манякин.— У кого-нибудь в этих домах есть мотоциклы? — спросил Пафнутьев.— А кто их знает, — пожали плечами крепкие, румяные оперативники. — Надо уточнить.— Кто-то мешает?— Да никто... Было бы указание.— Считайте, что оно у вас уже есть. Начинайте. Один берет правую сторону улицы, другой — левую.— А кому брать правую? — спросил Манякин.— Конечно, тебе.— Почему?— А потому! — ответил Пафнутьев серьезно.— Ну, тогда ладно, — кивнул Манякин, будто уяснил для себя что-то важное. Повернувшись к Ерцеву, он развел руками — вот так-то, брат!Пафнутьев посмотрел вслед неторопливо удаляющимся операм, вздохнул протяжно, снова склонился над следом протектора.— Повезло, тебе, Паша, с операми, — посочувствовал Худолей. — Те еще оперы.— Да мне и с тобой повезло.— А что я? Я в порядке! Знаешь, какой я фотограф? Нет, скажи — знаешь, какой я фотограф?— Тебе на резкость сегодня не нужно наводить? — усмехнулся Пафнутьев.— А, вон ты о чем... Я уже с утра, Паша, свою резкость в порядок привел.— На заборе нашел что-нибудь?— Ох, забыл! — Худолей трусцой побежал к забору, в который врезались утренние мотоциклисты.— Да не по следам же! — простонал сквозь зубы Пафнутьев. — Затопчешь!— Не боись, Паша, я их уже на пленку заснял. Не боись. Все у нас с тобой будет прекрасно. Ты даже удивишься. Преступников мы возьмем тепленькими. И одного, и второго.— Пока я вижу только одного тепленького.— Нехорошо говоришь. Очень нехорошо. Ведь я знаю — совесть тебя, Паша, просто замучает. Ты же спать не будешь, пока не позвонишь и прощения не попросишь за свои несправедливые слова. Но лучше не звони. Считай, что я тебя простил. И надеюсь на взаимность. Ведь я могу надеяться на взаимность?— Конечно; Виталий. Сказал, будет, значит будет.— Все, Паша! Бегу! Даже если на том поганом заборе ничего не найду... Да я, знаешь, что сделаю... Со своей куртки соскобы соскоблю! Собственной кровью доски повымажу! Морду свою отвратную в грязи отпечатаю, чтоб легче тебе было злодея изловить! Бегу!И неловко вскидывая коленки, Худолей побежал какими-то прыжками разной длины — то далеко прыгнет, то чуть ли не на месте остается, но к забору, тем не менее, приближался.— Крепко же тебя похмелка прижала, — пробормотал следователь озадаченно. * * * Возвращался Пафнутьев один. Медленно вышел из переулка, постоял на перекрестке, на том самом месте, где сделал последние свои шаги по земле Николай Пахомов. “Вот здесь у этого киоска и настигла его картечь, как утверждает прокурор Анцыферов — не без ехидства подумал Пафнутьев. Ну, что ж, начальству виднее."Была во всем случившемся странность, которая не давала следователю покоя. Он чувствовал, что, найдя ей объяснение, поймет остальное — зачем понадобилось совершать убийство среди бела дня, на глазах прохожих? Какой смысл в этой театральности, вызове, в этом кураже?Понимаю — решили парня убрать. Заслужил ли, знал ли что такое, чего знать ему было неположено, плохо хранил чужие секреты, неважно. Главное — решили убрать. Но ведь можно его подстеречь и на дальнем перегоне, можно остановить на трассе, в лесу... Вон недавняя история... Какой-то шизик пятерых водителей убил, мстил за что-то оскорбительное. Останавливал машину, просил подбросить на окраину города, садился на заднее сидение. И в момент остановки в безлюдном месте, стрелял водителю в затылок из малокалиберного пистолета. Выстрела почти не слышно, водитель падал на руль, шиз выходил и исчезал.Здесь же нечто вопиющее, фильмов насмотрелись, что ли? Там на каждом шагу происходит что-то похожее.. Неужели подростки? — осенило Пафнутьева. — Да и свидетели рассказывают, что после выстрела они смеялись, выкрикивая что-то озорное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140