— Но здесь места хватит ещё для троих! — сказал Вадим, показывая рукой на сверкающий лимузин.
— Нет, нет, — возразила Марина.
И, попращавшись с ним, она присоединилась к группе девушек. Он догнал её.
— Мариночка, я взял билеты в кино.
— На сколько?
— На восемь, в «Гигант».
— Хорошо, я приду.
Он посмотрел ей вслед. Потом вернулся к машине, завёл мотор, посидел в раздумье и поехал. Долго ездил по улицам, натыкаясь на перекрёстки, поворачивая то вправо, то влево, и словно рыба в аквариуме, искал выход на простор. Наконец, выехал на шоссе и дал машине полный ход, чувствуя в себе счастливый прилив бодрости и энергии.
В лесу остановился, вышел из машины, вздохнул полной грудью и глянул в голубое небо; там, в бездонном океане вселенной, быстро передвигалась едва заметная точка самолёта, оставляя за собой барашки белой изогнутой полосы. Рядом по стволу берёзы бойко прыгал большой пёстрый дятел с красным затылком и громко стучал массивным клювом. Вадим подошёл к берёзе и опёрся на неё рукой. Дятел прекратил стук, склонил голову, глядя на человека, и, сорвавшись с места, резко покрикивая «кик-кик…», улетел на другое дерево.
Вадим обнял берёзу и так стоял, глубоко вдыхая лесной смолистый запах, слушая отдалённый стук дятла, пока шедшая по дороге машина не отвлекла его.
Вечером нервничал, ожидая Марину у входа в кинотеатр: она немного опоздала.
После кино пригласил её в ресторан. Пили шампанское. Вадим курил «Мальборо» и предлагал Марине, говоря, что ей наверное, очень к лицу курить. Марина, смеясь, отказывалась. Потом взяла сигарету, закурила, но поперхнулась и закашлялась. Они много говорили, окутанные табачным дымом, оглушённые ресторанным шумом и музыкой, танцевали и снова садились за стол, и снова Вадим наливал ей шампанского. Марина мало пила. И вообще каждый раз с опаской поглядывала на дно пустого бокала — нет ли там порошка. Вадим пил и не пьянел.
Потом он проводил её домой. Было уже поздно, и у общежития не было никого. Он встал близко перед нею и осторожно обнял её за талию. Она молчала.
— Мариночка, — произнёс Вадим, переводя дух, целуя её в щеки и в губы. — Мариночка, не могу без тебя. Всё время думаю только о тебе. Она стала отстранять его от себя:
— Вадик, не надо. Что ты делаешь! Мы же на улице. Ну, пусти! Слышишь? Пусти.
Он отпустил её, и они расстались до завтра.
VII
То, что произошло с Осинцевым, могло произойти с каждым, и солдаты сочувствовали ему, по-прежнему уважали его и по-прежнему, когда что-нибудь из военной науки было непонятно, обращались к нему за помощью. И командир взвода лейтенант Орлов, оценив его порядочность по отношению к Глотову во всей случившейся истории, забыл прежнюю обиду за ту встречу в классной комнате и стал к нему благосклоннее, но, будучи педантом, теперь требовал от него выполнения обязанностей как от рядового, не делая никаких послаблений. Осинцев, отвыкший от черновой работы, вновь, как в первый год службы, должен был мыть полы и дневалить. Однажды он плохо вымыл пол в коридоре, и Орлов включил его в дежурство на следующие сутки и снова заставил мыть коридор. Потом как-то опять не повезло. В задумчивости Осинцев не заметил, как мимо его прошёл Орлов. Лейтенант окликнул его. Только тут Осинцев спохватился и неловко вскинул руку к козырьку, отдал честь.
— Ты что же, не видел меня? — спросил Орлов.
— Забылся, товарищ лейтенант.
— Это не первый раз. Сколько тебе прощать? Завтра иди на кухню.
Это означало наряд вне очереди. Кухню Осинцев терпеть не мог. Но как ни мучился сознанием отвращения к наказанию, необходимо было выполнить приказ: пойти на другой день на кухню таскать помои, швабрить пол, на который повар тут же прикажет высыпать грязный картофель, чистить этот картофель, мыть посуду, а к концу дня снова таскать помои. Повар заставлял наказуемых работать больше всех, и Осинцев весь день трудился. Он понимал, что сам виноват, что не только его, а всех хлопцев Орлов гонял за оплошности и провинности как Сидоровых коз, но тем не менее злился на него.
К счастью это продолжалось недолго. Как-то раз, месяца через два после аварии на дороге, в перерыве между занятиями, Орлов подошёл к Осинцеву и, улыбаясь, объявил ему, что он вновь назначается командиром отделения и ему присваивается звание младшего сержанта, минуя ефрейторское. Ещё через месяц по рекомендации Орлова его назначили помощником командира взвода и восстановили в звании сержанта, т. е. в том звании, которое он имел до аварии.
Олег искал случая, чтобы спросить у Орлова, чем заслужил особое к себе расположение, но командир, словно чувствуя это, сам однажды во время патрулирования по городу, когда они ходили по улицам вдвоём, рассказал, что всё время постоянно наблюдал за ним и за Глотовым. И не просто наблюдал, а провёл, как он выразился, «нечто вроде эксперимента на мужество и солдатскую стойкость». Он подчеркнул, что не только в бою, но и в подобных ситуациях проверяется мужество, тем более, что Осинцев пострадал, в общем-то, зря — попал под горячую руку полковника.
— Глотов был наказан куда более справедливо, но не выдержал удара, — сказал Орлов. — Когда я первый раз отправил его на кухню, он стал спорить со мной и пригрозил, что обжалует моё распоряжение. А чего обжаловать, если явный беспорядок в казарме во время его дежурства? Я добавил ему ещё один наряд вне очереди. Он стал извиняться, но было поздно. Я понял, что Глотов слабоват. Имею в виду — против тебя. И на службе, и на гражданке — всю жизнь ему ходить рядовым. Нельзя таким доверять судьбы людей.
— А ведь он парень неплохой, — сказал Осинцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146