И кто должен выйти? Чем я отличаюсь от того, кто я есть?
Но никто не отозвался, никто мне не ответил ни извне, ни изнутри. Я скрючился, оборотившись лицом к себе, как ребенок во чреве матери и сказал:
– Как я устал – большую усталость и вообразить себе невозможно. Пришли веятели и сломали мне спину. И нет такой частички моего тела, которая бы не возопила, обращаясь к смерти: «Забери меня! Приди и освободи!» И все же мой голос звучит, может быть, в последний раз. Каждое мое слово ранит мне горло, как клинок шпаги. Но в этом издевательском месте, где я погребен, еще более черном, чем труп престарелого пса, я разговариваю, и я слышу свой голос, который бормочет в мертвой тиши.
Я продолжал:
– Если ничего не останется в мире и вне мира, если земля и небо будут опустошены, если океан закипит, испарится, и вся вода попадет на солнце, и если солнце остынет, почернеет и свалится в пыль, увлекая за собой в бездну все планеты, все звезды, и если после всего этого хаоса останется лишь пустота, тогда, Господи, я буду говорить, обращаясь к Тебе в этой пустоте, и Ты должен ответить моему голосу. Так как в самой темной впадине мрака, Господи, сохранилась искорка света; в самой пустой пустыне прячется отблеск Твоего присутствия.
И тогда из тени, как из тумана, показался тусклый город, который вздымал свои полуразрушенные крепостные стены в глубине черной долины. Я поднялся и подошел к городским воротам, которые были сорваны. И не было никого в этом городе – ни в домах, ни на улицах. Я позвал:
– Ты, кто был хозяином этого города, отзовись! Где ты? Приди ко мне, и я задам тебе вопрос, который жжет мне губы!
Но город был пуст. Никто не жил там уже давно.
Однако, когда я уже приготовился уходить, я увидел мертвеца – он приближался ко мне. Он посмотрел на меня с большим удивлением и спросил:
– Что ты ищешь в этом городе, ты, который принадлежишь миру живых? Здесь нет ничего, что удовлетворило бы твою жажду. Ни капли воды ты не найдешь в этом забытом месте. Послушай! Здесь даже ветер больше не дует.
– Человече, – ответил я ему, – ты был хозяином этого города? Ибо если ты им был, я задам тебе вопрос, который жжет мне губы.
Мертвец покачал головой и сказал:
– Мы все покоимся здесь на кладбище. Наши рты набиты землей. Здесь нет больше ни хозяина, ни раба, ни высокого, ни низкого, ли вопроса, ни ответа.
И он ушел.
– Не уходи! – крикнул я этому мертвецу. – В каком бы ты состоянии ни был, ты заговорил со мной, несмотря на мое несчастье. И если окажется, что отныне я обречен слышать только голоса мертвых, я приму этот приговор с благодарностью, так как не могу больше выносить эту пустоту и это молчание, в которые я заброшен.
Но мертвец вернулся в свою могилу, лег в нее и опять уснул. Город, в этот миг, исчез. Я вновь обнаружил себя распростертым в своем беспросветном мраке.
Позже я разговаривал с пустотой ночи. Я ей сказал:
– Пустота ночи, ты ли осмелилась заговорить со мной и мне сказать: так как ты не сгибаешь спину в своем одиночестве и в своей простертости ниц, найдется отец, который примет тебя на краю твоей жизни, дети будут поздравлять тебя на пиру! Кто отважился открыть рот, чтобы произнести такую нелепицу? Это было сказано, чтобы поиздеваться надо мной, чтобы я еще глубже погрузился в свое убожество и отчаянье? Ибо, пустота ночи, без звезд, без освещения, я не больше чем ты, могу высказать свои жалобы, ополчиться против несправедливости. Я завернулся в твой холод, как в плащ. Твое молчание стало мне подушкой. Пусть сползаются черви: нет более глубокой могилы, нежели моя. Моя жизнь – это небытие. Я – мясо на этом пиру. И вот они, мои отец и мать и мои потомки: множество мертвецов – скелетов, лежащих в этой могиле!
И еще я сказал:
– Почему так обильно кормится засохшей кровью и высасывает мозг из наших костей тот, кто ухмыляется во тьме, раскачивая своим дыханием соломинки, молившиеся ему? Не лучше ли нам подняться и возопить: что это за суд, который осуждает справедливость? Судья держит весы, колеблющиеся по ветру. Чего стоит ожидать от обветшавших законов, применяемых слепыми к отчаявшимся калекам? Пробудись, пустота ночи, и ты, который прячешься в самых глубоких складках этой черной тьмы, порази меня молнией, чтобы ты удовлетворил свой гнев, а я снова возлег на это пустынное ложе и потонул, умиротворенный.
И дальше я сказал:
– Если бы я был ничтожным зверем, запаршивленным, жалким, с колючками в шерсти, с покрытым язвами рылом, еще нашелся бы кто-то, и откликнулся бы на мой зов, и ударил бы меня палицей. Если бы я был прудом, полным серы и соли, где не выживет никакая рыба, где не вырастет ни одна водоросль, нашлись бы люди, которые осушили бы меня, собрали бы мое несчастье в небольшие корзинки. Если бы я был девицей, изъеденной червями, которую матросы отталкивают с отвращением, показывая на нее пальцем и говоря бесстыдные слова, нашелся бы пес, который бросился бы мне на грудь. Но здесь я умираю оттого, что не могу умереть.
И тогда возник перед моими глазами темный лес. Деревья были черные и мрачные, без листьев, и протягивали к пустому небу свои оголенные ветви. Ни одна птица не летала в смрадном воздухе, ни один зверь не пробегал между колючих кустарников. Я поднялся и вошел, боязливо, в эту мертвую жуткую чащу. Я позвал:
– О ты, который был хозяином этого леса, отзовись! Где ты? Приди ко мне, чтобы я мог задать тебе вопрос, который жжет мне губы!
Но лес был пустынный. Никто мне не ответил.
Однако я углубился в этот лес дальше и увидел громадного зверя, похожего на дракона, и он на меня смотрел. У него было так много голов, что я не смог сосчитать их, и все они были разные, непохожие одна на другую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65