В то мартовское утро мы с Борисом, сами того не ведая, оказались на распутье, и впереди нас ждали важные перемены.В 8.30 он принес кофе, еще сердясь по поводу письма господина Штольца. Я встал, побрился, ополоснул лицо водой из кувшина (душа у нас не было), оделся в костюм для работы — старый замшевый пиджак, свитер и коричневые брюки, проглотил пару таблеток, которые принимал со времен моего нервного срыва восемь месяцев тому назад, и мы с Борисом на моем ситроене поехали на радио — к длинному серому зданию, похожему одновременно на частную клинику и военный штаб. * * * Вечером мы начали убирать квартиру. Борис запретил прикасаться к книгам и газетным вырезкам, а западные журналы разрешил выбрасывать. Мы подискутировали по поводу старых номеров «Правды», которые стояли в моей комнате кипами в три ряда до самого потолка. Наконец решили выбросить все за исключением одного номера от 23 ноября 1963 г., где на первой странице был портрет президента Джона Кеннеди и рассказ об убийстве в Далласе.Борис сварил кофе и открыл бутылку «Ротшильда-67». Он пил вино из чайной чашки, ибо презирал «буржуазные штучки», так он называл рюмки. Квартиру он убирал по собственной методе, и вскоре в ней воцарился еще больший беспорядок.Мне были поручены подшивки в моей комнате и ванной — объект менее значимый. Но все, что я хотел выбросить, складывалось в холле и просматривалось Борисом. Во время этой работы я обдумывал свои не самые блестящие перспективы. Я планировал истратить своп скромные сбережения весной и летом в Тоскане, где в сельском доме жил мой приятель, разбогатевший во время австралийского никелевого бума. Часть средств он потратил на устройство роскошного бассейна и установку сантехники в доме, затем потерял к этому интерес, все забросил, и в доме время от времени жили его знакомые.Там, в монашеском уединении, я хотел начать свой шестой роман. Я мечтал писать и издавать по-новому, потому что был разочарован в английской литературной жизни: вежливые похвалы в воскресных газетах и скудные заработки. Рынок вдоль и поперек исхожен. Даже порнография приелась и не давала дохода. Я решил прибегнуть к новой тактике. Напишу откровенно пропагандистский советский роман, напичканный коммунистическими лозунгами, и успех обеспечен — невиданный спрос, хвалебные рецензии, банковские счета в рублях, злотых, форинтах, чешских кронах и динарах. Буду проводить зиму на Черном море, лето в Варшаве и Ленинграде, уик-энды в Будапеште и Праге. Жить буду, как принц.Было уже почти девять часов, и хотелось есть. Я убрал «гостиницу Иосифа Сталина», затем кухню, затем ванную, где под кипой журналов «Крокодил» нашел противозачаточное средство с надписью на этикетке «Годен до июня 1964 г.» — свою сексуальную жизнь Борис держал в глубокой тайне. Потом вернулся в «гостиницу», раздвинул тахту, вытащил разбитую чашку, коробку засохших конфет, неоплаченные счета, два коричневых свертка. Я принес свертки в комнату, где Борис допивал кларет. Вскрыв прочно заклеенные пакеты, я обнаружил пожелтевшие машинописные листы.— Это выбросить? — спросил я.Борис склонился над страницами:— Боже правый, неужели я это прихватил? Так спешил, что и не помню, как собрал вещи! — пробормотал он. Потом с любовью погладил страницы:— Старая добрая бумага, лучше той, на которой выходила «Правда»!— Попрощайся с нею, — сказал я и понес пакеты к двери.— Давай оставим один в качестве сувенира, — сказал он мне вслед.— Здесь к чему не прикоснись — все сувениры. — Я бросил пакеты на кучу мусора в холле… Когда я вернулся, Борис стоял над кучей мусора и торжествующе, с хитрецой на меня смотрел:— Мон шер, это ни в коем случае нельзя выбрасывать. На этом можно хорошо заработать!— Не понимаю.Он задумчиво сказал:— Интересно, долго ли эксперты с этим провозятся? Потом весело тряхнул головой: — К черту работу! Идем в ресторан.Я и теперь не могу сказать точно, когда зародилась эта идея, и пришла ли она нам в голову одновременно.Мы не говорили о перепечатке бумаг, пока не сели ужинать. Борис привел меня в свой любимый ресторан с грузинской кухней, стилизованный под вагон-ресторан 19 века с сиденьями, обитыми темно-красным вельветом. Трио музыкантов в грузинских национальных костюмах исполняли тягучую грузинскую мелодию. Борис заказал шашлык и бутылку дорогого грузинского вина.Ресторан был выбран случайно, и если бы мы в него тогда не попали, все могло быть иначе. Все началось с вина.— Замечательное вино! — заметил Борис, рассматривая этикетку с надписью по-грузински. — Любимое вино Сталина, — добавил он. — Он выпивал его по три-четыре бутылки кряду.— Откуда ты это знаешь?Борис великодушно объяснил:— Мой отец иногда ужинал у него на даче… — Он неторопливо пробовал вино. Это был важный момент. Не однажды я наблюдал, как он отсылал вино назад, как мне казалось, безо всякого на то основания.— Они все напивались как свиньи, — продолжал Борис. — Хуже всех был Берия, шеф полиции, он был не просто пьяницей, а убийцей и насильником. Особенно любил молоденьких девочек. Его окружение называло их «зеленью». Ему было наплевать на их возраст! Девочек выслеживали его личные телохранители и доставляли ему в особняк иногда прямо с улицы. Если они вели себя разумно, он давал им деньги, квартиры и даже дачи на Черном море. Если они молчали, их оставляли в покое. Если нет — всю семью отправляли в лагерь.— Тебе отец это рассказывал?— И он, и другие. Хрущев упоминает об этом в своих мемуарах. Если верить ему, то Берии было предъявлено обвинение в сотне дел об изнасиловании. — Здесь он замолчал и жадно набросился на еду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51