Пожалуй, восемнадцать?
Двадцать, — торжествующе заявляет она, — старуха. А что он делает в городе?
Разумеется, он не может сказать. Так, дела, отвечает он. Просто дела.
Извините, говорит она, ей не стоило спрашивать. Она все еще не может привыкнуть ко всем этим «следует знать». В Парке она три месяца, и ей здесь страшно не нравится. Отец работает в Форин Оффис и устроил ее сюда по знакомству, чтобы не болталась без дела. А он давно здесь?
Три года, говорит Джерихо, пусть не беспокоится, потом станет лучше.
А-а, отвечает она, ему легко говорить, у него, конечно, какое-нибудь интересное дело.
Не очень, говорит он, но потом, подумав, что может показаться скучным, добавляет:
— Вообще-то, по-моему, довольно интересное.
По правде говоря, он затрудняется поддерживать разговор. Он смущается даже от того, что идет рядом с нею. Они замолкают.
На доске объявлений у главного входа афиша «Музыкального приношения» Баха в исполнении Музыкального общества Блетчли-Парка.
— О-о, только посмотрите, — говорит она. — Обожаю Баха.
И Джерихо с неподдельным воодушевлением отвечает, что Бах и его любимый композитор. Испытывая признательность за то, что наконец нашел, о чем поговорить, он пускается в длинные рассуждения о шестичастной фуге «Музыкальное приношение», которую, как полагают. Бах сымпровизировал для короля Фридриха Великого, — подвиг, равноценный победе в сеансе одновременной игры вслепую на всех шестидесяти досках. Может, она знает, что посвящение Баха королю — Regis lussu Cantio et Reliqua Canonica Arte Resoluta — представляет собой акростих, начальные буквы которого, довольно интересно, составляют слово « ricercar», что означает «искать»?
Нет, как ни странно, она ничего такого не знает.
Под этот все более безрассудный монолог они доходят до бараков, где останавливаются и, после еще одной неловкой паузы, знакомятся. Она протягивает руку, теплую и крепкую, но ногти — просто кошмар — обкусаны до мяса. Ее фамилия Ромилли. Клэр Ромилли. Приятно звучит. Клэр Ромилли. Он желает ей счастливого Рождества и поворачивается уходить, но она его окликает. Она надеется, что он не сочтет это нескромным, но не хотел бы он пойти с ней на концерт?
Он не уверен, не знает…
Она пишет на газете, как раз над кроссвордом, число и время — 27. 12. 8. 15. -й вкладывает ему в руки. Билеты она купит. Там и встретятся.
— Пожалуйста, не говорите «нет».
И, прежде чем он находит отговорку, она исчезает.
Вечером 27 декабря его смена, но он не знает, где ее найти, чтобы сказать, что не сможет. Да и незачем говорить, он видит, что ему хочется пойти. Так что он требует услугу за услугу, которую когда-то оказал Артуру де Бруку, и ждет у зала. Ждет, ждет и ждет. Наконец, когда все уже вошли и он собирается уходить, она, виновато улыбаясь, выбегает из темноты.
Концерт лучше, чем он ожидал. Все музыканты квинтета работают в Парке и в свое время играли профессионально. Особенно хорош клавесинист. Женщины в зале в вечерних платьях, мужчины в костюмах. Неожиданно, и впервые, насколько он помнит, кажется, что война где-то далеко. При последних замирающих звуках третьего канона (per Motum contrarium) он осмеливается взглянуть на Клэр и обнаруживает, что она смотрит на него. Она касается его руки, и к началу четвертого канона (per Augmentationem, contrario Motu) он окончательно погиб.
После концерта ему нужно возвращаться в барак: обещал вернуться до полуночи.
— Бедный мистер Джерихо, — говорит она, — ну прямо как Золушка.
Но по ее предложению на следующей неделе они встречаются вновь, на концерте Шопена, и после него идут пешком выпить какао в привокзальном буфете.
— Итак, — говорит она, когда он возвращается от стойки с двумя чашками бурой пены, — сколько мне дозволено о вас знать?
— Обо мне? О, я большой зануда, со мной скучно.
— Я совсем не нахожу вас скучным. Вообще-то до меня дошли слухи, что вы довольно остроумны. — Клэр закуривает, и Джерихо снова замечает особенную манеру курить: она заглатывает дым, а потом, откинув голову, выпускает его через нос. Что это, новая мода? — Полагаю, вы женаты? — спрашивает она.
Он чуть не захлебнулся какао.
— Слава богу, нет. Я хочу сказать, что вряд ли…
— Невеста ? Подружка ?
— А теперь вы меня поддразниваете, — констатирует он, доставая платок и вытирая подбородок.
— Братья? Сестры?
— Нет, нет.
— Родители? Даже у вас должны быть родители.
— Жива только мать.
— А у меня только отец, — говорит она. — Мама умерла.
— Ужасно. Мне так жаль вас. Должен сказать, моя мать еще полна жизни.
Эта неторопливая беседа доставляет ему не испытанное до сих пор наслаждение говорить о себе. Она не спускает своих серых глаз с его лица. В темноте мимо проходят поезда, обдавая их сажей и горячим паром. Входят и выходят пассажиры. «Наплевать, что света нет, — выводит певец в висящем в углу громкоговорителе. — Луну им не закрыть… » Он рассказывает ей о том, чем прежде ни с кем не делился: о смерти отца, втором замужестве матери, об отчиме (бизнесмене, которого он недолюбливает), об открытии для себя астрономии, потом математики…
— А нынешняя работа? — спрашивает она. — Вы ею довольны?
— Доволен ли? — Грея о стакан руки, Джерихо обдумывает ответ. — Не сказал бы, что доволен. Слишком высокие требования — я бы сказал, пугает.
— Пугает? — В огромных глазах интерес. — В каком смысле ?
— Что может произойти… (Рисуешься, одергивает он себя, перестань.) … что может произойти, если ошибешься.
Она снова закуривает.
— Вы из восьмого барака, верно? Там ведь военно-морское отделение?
Он обрывает разговор и быстро оглядывается. За соседним столиком, держась за руки, шепчется еще одна парочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106