— Келсо сморщился от усилия. Крышка немного приоткрылась, но этого было достаточно, чтобы Келсо мог просунуть в образовавшуюся щель пальцы, а потом ему пришлось приложить все свои силы, чтобы раздвинуть края. Крышка внезапно взвизгнула и отвалилась, как сломанная челюсть. — Внутри всего один предмет… Мешочек с чем-то… судя по виду, кожаный… сильно попорченный плесенью.
От мешочка поднялась гнилая пыль самого разного цвета: голубого, зеленого и серого, какие-то растительные волокна и белые лоскуты в черных точках. Пахло тленом. Келсо вынул мешочек из ящика и повернул, со всех сторон освещая лампой. Он потер поверхность большим пальцем. Начало проступать какое-то изображение.
— Тут выдавлен серп и молот… Это значит, перед нами мешок для официальных документов… На застежке следы масла… Часть плесени счищена… — Он представил себе, как руки Рапавы с вырванными ногтями копошились тут, держа то, что стоило ему стольких лет жизни.
Шнурок разъехался по металлическим кольцам, оставляя после себя мучнистый след. Мешочек открылся. Грибок пробрался и внутрь, питаемый сырой кожей, и, вынимая из мешочка содержимое, Келсо уже знал, что имеет дело с подлинником: никакой фальсификатор такого не допустил бы, не позволил бы, чтобы плод его трудов был так испорчен — это противоестественно. То, что раньше было стопкой бумаги, теперь слиплось, вздулось и покрылось, как и кожа, все тем же разрушительным слоем спор. Страницы тетради тоже были испорчены, но не так сильно, благодаря прикрывавшей их гладкой черной клеенке.
Клеенка открылась — листы рассыпались.
На первой странице — ничего.
На второй — фотография, аккуратно вырезанная из журнала и наклеенная посередине. Группа молоденьких девушек в спортивной форме — трусы и майки — марширует, неся портрет Сталина и глядя прямо перед собой. Судя по всему, шли они по Красной площади. Под фотографией подпись: «Комсомольский отряд № 2 из Архангельской области демонстрирует свое мастерство! В первом ряду, слева направо: И. Примакова, А. Сафонова, Д. Меркулова, К. Тиль, М. Арсеньева…» На молодом лице А. Сафоновой стоял крошечный красный крестик.
Келсо взял тетрадь в руки и подул на нее, чтобы отделить вторую страницу от третьей. Его пальцы внутри перчаток вспотели. Он казался себе до нелепости неловким, точно пытался в рыцарских перчатках вдеть нитку в иголку.
На третьей странице что-то было написано бледным карандашом.
О'Брайен дотронулся до плеча Келсо, напоминая, что он должен говорить.
— Это не почерк Сталина, я в этом уверен… Похоже, кто-то писал о нем… — Келсо поднес тетрадь ближе к лампе. — «Он стоит отдельно от остальных, высоко на верху Мавзолея Ленина. Рука его поднята в приветствии. Он улыбается. Мы проходим перед ним. Его взгляд падает на нас, как луч солнца. Он смотрит прямо на меня. Его сила пронзает меня. Вокруг нас все люди принимаются громко аплодировать». Следующий кусок размазан. Потом написано: «Великий Сталин будет жить вечно!»
14
Великий Сталин будет жить вечно!
12. 5. 51. Наша фотография в «Огоньке»! Мария прибежала после первой лекции, чтобы мне показать. Мне не нравится, как я выгляжу, и М. ругает меня за тщеславие. (Она все время говорит, что я слишком много думаю о своей красоте: это не годится для кандидата в члены партии. Она может такое говорить — ведь она выглядит как танк!) Все утро товарищи подходят с поздравлениями. На какое-то время забыто даже обычное недомогание. Я так счастлива…
5. 6. 51. Сегодня жаркий и солнечный день. Вода в Двине кажется золотой. Я возвращаюсь домой из института. Папа дома — он пришел гораздо раньше обычного, и вид у него сосредоточенный. Мама, как всегда, держится строго. С ними незнакомец — товарищ из Москвы, из Центрального Комитета! Я его не боюсь. Я же знаю, что ничего дурного не совершила.
И незнакомец улыбается. Он маленький, но приятный. Несмотря на жару, он в шляпе и кожаном пальто. Фамилия этого незнакомца, по-моему, Мехлис. Он говорит, что после тщательного изучения меня отобрали для выполнения специальных обязанностей при высоком партийном руководстве. По соображениям безопасности он не может сказать больше. Если я согласна, мне предстоит поехать в Москву и пробыть там год, возможно, два. А потом я могу вернуться в Архангельск и продолжить учебу. Он говорит, что придет завтра утром за ответом, но я даю ответ сейчас, от всего сердца: да! Но поскольку мне девятнадцать лет, ему нужно разрешение родителей. Ох, папа, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста! Папа глубоко тронут происходящим. Он выходит с товарищем Мехлисом в сад и возвращается с торжественным видом. Если я так хочу и если такова воля партии, он не станет мне препятствовать. Мама явно гордится мной.
Значит — в Москву, во второй раз в жизни!
Я знаю, в этом Его рука.
Я так счастлива, до смерти счастлива…
10. 6. 51. Мама проводила меня на вокзал. Папа остался дома. Я расцеловала ее в обе щеки. Прощаясь с нею, прощаюсь с детством. Вагоны переполнены. Поезд трогается. Люди бегут по платформе, а мама стоит на месте и быстро исчезает из виду. Мы переезжаем через реку. Я одна. Бедная я, бедная! К тому же это самое неудачное время для путешествия. Но у меня есть одежда, немного еды, парочка книг и этот дневник, куда я буду записывать свои мысли, — он и будет моим другом. Мы едем на юг сначала через лес, потом по тундре. Сквозь деревья огнем горит красный закат. Исакогорка. Обозерская. Я описала все, что было, а больше писать не могу, так как ничего не вижу.
11. 6. 51. Понедельник, утро. На рассвете появляется город Вожега. Пассажиры выходят из вагонов, чтобы поразмяться, а я остаюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113