Значит, в преступном поведении виноват сам человек, его характер и биологические особенности? Не совсем так. Преступность — это и социальное зло. Я твёрдо уверен, что одной из главных причин неистребимости преступлений является несправедливое, основанное на неравенстве общество с его волчьей моралью — сильный пожирает слабого, один утопает в роскоши, другой, чтобы накормить голодных детей, идёт красть, один швыряет в кабаке под ноги танцовщице сотенную, а другой целый день гнёт спину за гроши.
Правды нет в обществе, справедливости, а потому не будет в нем гармонии и порядка.

Пропала правда, как канула в воду.
Взамен суды подарили народу.
Посредник и волость, синод и сенаты,
Присутствие, округ, управы, палаты.
А больше всего мировых развелося —
Считать так собьёшься. Что в поле колосьев!
Зато и житьё теперь трудное стало…
Учреждений, которые должны наводить порядок в государстве, много, а порядка — нет…
Думаю, что все же воцарится когда-нибудь у нас справедливость, наступит время, когда каждый человек так высоко поднимется в своём духовном развитии, будет у него такой светлый ум и добрая душа, что, ей-богу, он не пойдёт ни убивать, ни красть, и суды, участки, тюрьмы будут больше не нужны.
…Ну что бы тебе, боже праведный, в своей неизречённой милости не предупредить каждого, кто хочет сделать что-нибудь дурное. Шепни ему на ухо: стой, нельзя это делать, грех! Боже, ты все видишь, все слышишь! Неужели ты не в силах спасти людей? Почему не помогаешь рабам своим, а равнодушно взираешь откуда-то из вечности на людские страдания, на несправедливость? И благами жизненными оделяешь не по заслугам. Богатому подбавляешь богатства, а у бедного последнее отнимаешь. Почему же не ровно делишь?
…А сколько горя из-за пьянства! Если зайти в тюрьму, построить арестантов в шеренгу и сказать, чтобы те, кто совершил преступление в пьяном виде, сделали шаг вперёд, то из десяти шагнут девять. Это же страшно! Если мы хотим уничтожить преступность, нужно уничтожить пьянство. Люди должны тянуться не к бутылке, а к книге. Сила прекрасного — искусства, литературы — весьма велика. Она способна исправить человека, поднять его дух, затронуть добрые струны в его сердце. А такие струны есть у каждого, даже у последнего злодея. Только как повернуть людей к духовной красоте? Дорогие мои, уважаемые мои люди, есть же не только кабак и лавки с хмельной отравой, есть и книги. Задумайтесь над этим, люди! Пусть исполнится великое желание моего любимого русского поэта Некрасова, чтобы мужик понёс с ярмарки Белинского и Гоголя…
Верю, что понесёт. А может быть, доживу и до того времени, когда и крестьянин-белорус купит и прочитает книжку на своём родном языке…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Итак, Богушевичу осталось лишь расследовать причину пожара в имении Глинской-Потапенко. Дело об убийстве Параски Картузик он закончил. Кражей в лавке Иваненки займётся Потапенко — этого лентяя придётся подстегнуть, чтобы поскорей кончал. О новых правонарушениях в уезде пока, слава богу, не слышно, от полицейских приставов донесений тоже не поступало. Похоже, что в служебной круговерти намечается просвет. Пусть бы этот просвет растянулся — можно было бы хоть немного отдохнуть от опостылевших уголовных дел. Вот было бы чудесно освободиться недельки на две от службы, почитать — он достал несколько новых книг, — поиграть с дочкой, которая с каждым днём становится все смышлёней и все больше поражает своими вопросами и открытиями. Вчера у Туни затекла нога, она встала и крикнула: «Ой, ножка старая стала, как у бабули». Обулась, но перепутала туфли, не на ту ногу надела. «Что же так обулась? У тебя, дочка, туфли в разные стороны смотрят». — «А они поссорились…»
В Корольцы Богушевич собрался выехать в пятницу с самого утра, чтобы успеть в воскресенье вернуться домой. Не думал, что найдёт какие-нибудь доказательства умышленного поджога. Конюшня сгорела более недели назад, на месте пожара побывал становой и в присланном донесении пишет, что постройка загорелась, скорее всего, по чьей-то неосторожности: возможно, курили, а вокруг же солома, сено. Единственное, что вызвало подозрение станового, это пропажа седла. На пепелище от него не нашлось никаких следов — ни пряжек, ни стремян. Но он-то, Богушевич, знает о седле, знает и где оно находится — на чердаке у Катерины Пацюк.
Однако поехать в Корольцы удалось лишь через неделю, в следующую пятницу. Ездил в Нежин по вызову прокурора окружного суда Кобцева. Ехал туда с радостью — этот его начальник был самый приятный из всех, под началом у кого он служил. Служебная субординация не мешала их взаимной симпатии и дружбе, которая завязалась при первых же встречах и знакомстве. Кобцев, по натуре общительный, добросердечный человек, несмотря на чиновничий вицмундир, не был в душе чиновником, любил литературу, много читал, имел собственную богатую библиотеку, которой Богушевич пользовался наравне с владельцем, забирал для чтения целые пачки книг.
Богушевич встретился с Кобцевым, когда тот выходил из присутствия — шёл домой обедать. Поздоровались, посмеялись над рассказанными друг другу историями и анекдотами, и Кобцев пригласил его к себе. По дороге прокурор приостановился, положил Богушевичу на плечо руку, спросил, внимательно глядя в глаза:
— Франц Казимирович, признавайтесь, как на исповеди.
— В чем? — удивился Богушевич.
— У вас нет врага, личного недоброжелателя, — ткнул Кобцев пальцем вверх, — в Министерстве юстиции?
— Кажется, нет, — неуверенно пожал плечами Богушевич. — Нет. А что такое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89