Гул усиливался, и чёрный кружок вырос на путях вдалеке. Потом и дым стал виден, а чёрный кружок превратился в паровоз.
— Ура, поезд! — крикнул, не сдержав радости, Иванчиков. — Поезд! — Взбежал на насыпь, сорвал с себя френчик, стал размахивать им над головой вкруговую — справа налево, слева направо, как и надо останавливать поезд. Махал и не спускал глаз с Шилина и Михальцевича. Те тоже остановились было, а когда поезд начал притормаживать, свернули прочь от линии и поспешно направились к хуторку.
— Ага, припекло! — вскинул руки Иванчиков. — Ура-а!
Это был не поезд, а один паровоз. Он остановился в нескольких шагах от Иванчикова, и с него стали соскакивать люди с винтовками. Один боец, два, три, четыре… Всего семеро. Одного из них, начальника жлобинской чека Малюткина, Иванчиков знал.
— Вон они, вон! — показывал Иванчиков на Шилина и Михальцевича, приближавшихся к хуторку. — Это Сивак и ещё один из его банды… Те самые, что с мандатом людей обирали…
Прежде чем устремиться в погоню, двух человек послали на полустанок к раненому Сапежке.
Шилин, первым подошедший к хутору, пнул ногой калитку — она, незапертая, отворилась и хлопнула о дощатый забор. Затравенелый двор был исполосован тропками, на которых тоже пробивались спорыш и подорожник. Хата была крепкая, из толстого леса, с крыльцом, некогда покрашенным, а сейчас облезлым и неухоженным.
— Вот змеёныш, — выругался Михальцевич в адрес Иванчикова, — так и не отвязался.
Взошли на крыльцо, оттуда видели, как беглым шагом направлялась в их сторону группа людей с винтовками и впереди — тот самый рыжий ушастик.
— Ну, мон шер, — сказал Шилин, — мы обложены красными флажками. Мы в облаве. — Лицо его сделалось жёстким, в глазах застыла смертная тоска, рот был горько сжат. — Конец, финита.
— Почему конец? В дом мы их не пустим, а ночью вырвемся. — Михальцевич часто дышал от бега и волнения. — Мы в крепости, стены будут нашей защитой. — Он отворил дверь и вошёл в хату. — Эй, есть здесь кто?
Откликнулся и вышел им навстречу старик в овчинной безрукавке, в валенках, седой, сгорбленный, маленький, как гномик.
— Кто вы? Чья усадьба? — спросил Михальцевич.
— Хутор бывшего земского врача. Он куда-то съехал, а я стерегу. Школа тут будет.
— Ты один?
— Один.
— Давай труси отсюда, сейчас же! — Михальцевич взял старика за тонкую, поросшую седым пухом шею, подвёл к двери и вытолкнул на крыльцо. Дверь запер на засов и на крючок. — И со двора выметайся!
Северная стена в доме была глухая. На четырех окнах западной — дощатые ставни, на остальных — железные решётки. Только в одной комнате были два ничем не защищённых — стекло да тряпки — окна.
— Думаешь, сунутся сюда? — повеселел Михальцевич. — Полезут? Дудки, не возьмёте! — потряс он кулаком. Сел на стул перед этими двумя окнами, откуда грозила наибольшая опасность, снял фуражку, этакий толстячок с лысиной, с маленькими ножками, на которые в интендантстве не было подходящих сапог, он шил по заказу. Стул был высокий, ноги не доставали до пола, сидел и болтал ими в воздухе. — Мы в крепости.
— «В крепости», — передразнил его Шилин. — Сноп соломы под стреху, и выскочишь, как сурок. Дурень, оболтус, зачем выгнал старика? Заложником был бы.
Дом чекисты окружили, двое или трое пробрались во двор, стучали в ставни, видно, прикладами.
— Выходите! — услышали голос Иванчикова. — Не валяйте дурака.
И снова стук прикладов, голоса, уже другие, незнакомые.
Шилин заглянул в одну комнату, в другую — они были пыльные, запущенные, с громоздкой старой мебелью — шкафами, комодами. В углу стояли большие часы с латунным маятником. Часы вдруг щёлкнули, как щёлкает курок нагана, от чего Шилин вздрогнул и схватился за кобуру. Но тут же успокоился — часы начали бить.
Шилин и Михальцевич пересели подальше от окон. На крики чекистов не отвечали. Те ещё несколько раз предлагали им выйти и сдаться, а потом умолкли. На дворе стало тихо, ни голосов, ни звука шагов. Было в этом даже что-то жутковатое, необъяснимое, и Шилин не выдержал — грохнул кулаком в раму, крикнул:
— Эй вы, что молчите?
Ответа со двора не было.
— Они что, смылись?
— Притаились, — ответил Михальцевич. — Ну и пусть.
Часы снова издали звук, как от курка нагана, и Шилин снова, как и в первый раз, вздрогнул, выругался, а когда раздался бой, вскочил, ударил сапогом в застеклённую дверцу. Посыпались осколки, маятник согнулся, и часы затихли.
— Ещё эта дрянь бьёт по нервам, — сказал Шилин словно в своё оправдание.
В комнате начало темнеть. Стекла снаружи запотели — заморосил, видно, дождь. Скрипнула дверь сарайчика, брякнуло ведро — привычные звуки мирного крестьянского быта, не хватало только мычания коровы или овечьего блеяния.
— И что они там делают? Что надумали? — Шилин подался к окну, пытался через ставень рассмотреть, что происходит во дворе.
— А что бы мы на их месте делали? — дал направление его мыслям Михальцевич.
— Гранаты в окна.
— У них нет гранат.
— Поджёг бы дом.
Они по-прежнему, сидя спиной к парадной зале, следили за теми двумя окнами, что не были защищены ни ставнями, ни решётками. Ждали вечера, полной темноты. А чекисты молчали, и это больше всего донимало Шилина: молчание было подозрительным.
— Ах, ну какой же ты оболтус, — снова взялся он за Михальцевича. — Ну зачем выгнал старика? Может быть, отсюда есть какой-нибудь потайной выход. А то и прикрылись бы дедом при отходе.
Это и впрямь была их роковая ошибка. Старик знал и двор, и дом, и потайной ход в комнаты с чердака. Он и помог чекистам проникнуть в дом.
…Они сидели лицом к окнам, спиной к зале, окна которой были зарешечены или закрыты ставнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53