под «такими» Соня подразумевала Ингу! И вообще вся эта задушевная беседа на веранде была затеяна неспроста. Меня не покидало чувство, будто Соня пытается что-то у меня выведать. Опять же насчет Инги. Ох и угораздило меня, честное слово!
Я не придумала ничего оригинальнее, чем пару раз нарочито протяжно зевнуть: мол, в сон меня заклонило на свежем подмосковном воздухе. Конечно же, Соня догадалась, что моя внезапная сонливость всего лишь уловка, но строить мне новые козни не стала, отпустила восвояси. Я поднялась в мезонин, где было довольно-таки душно, распахнула настежь окно и попыталась уснуть.
Напрасная затея, сон ко мне не шел, а тут еще комары с улицы налетели. Тогда я закрыла окно и стала гоняться за ними со свернутой в трубку пожелтевшей газетой, видимо, давно уже валявшейся на подоконнике, но особых успехов на этом поприще не достигла. Пришлось мне провести бессонную ночь в духоте, под заунывное гудение комариной эскадрильи. Только под утро, уже на рассвете, мне удалось задремать, но очень скоро самые нескромные солнечные лучи стали вовсю шарить по дощатым стенам мезонина, те, в свою очередь, раскалились, как кровельное железо, и я была вынуждена сбежать из этого райского уголка над крыльцом.
Семейство долгоносиков в полном составе пребывало на веранде. То ли собирались завтракать, то ли только что позавтракали.
— Как спалось? — с фальшивой приветливостью осведомился Толик. Как будто он не знал, что их мезонин и крепкий ночной сон — две вещи, совершенно несовместимые.
— Спасибо, хорошо, — с не менее фальшивой бодростью отрапортовала я и предупредила следующий вопрос решительным заявлением:
— Пойду-ка я немного погуляю.
Долгоносики не стали чинить мне препятствий, зато возле калитки дорогу мне преградил лохматый черный пес, насколько я понимаю в собаках, беспородный, но большой. Пес не лаял, не оскаливался и не выказывал никаких прочих признаков агрессии, напротив, дружелюбно помахивал полным репьев хвостом, лежа посреди тропинки, но я застыла как вкопанная. Кто знает, что там у него на уме?
— Буян! Буян! — крикнула псу Соня и добавила уже для меня:
— Он не тронет.
И все же я не стала рисковать, аккуратно обошла лежащего пса и чуть не вприпрыжку поскакала к синей палатке на другой стороне улицы. Там, правда, путного было мало, так что пришлось мне удовольствоваться пакетиком жареного картофеля и персиковым йогуртом в пластиковом стаканчике, просроченным, как выяснилось впоследствии. Но я, полная свежих воспоминаний о вчерашнем Сонином бульоне, все равно его съела. Потом прошлась по поселку, оказавшемуся ненамного больше, чем можно было увидеть с мезонина, и вернулась.
Веранда была пуста, а Буян по-прежнему загорал поперек тропинки. Я попробовала завязать с ним неформальный контакт, скормив ему остатки чипсов. Буян отнесся к моей затее благосклонно, хотя того, что я высыпала из полупустого пакетика, было явно недостаточно.
— Хорошая, хорошая собачка, — залебезила я перед кобелем и предприняла робкую попытку почесать его за ушком.
Буян не возражал. Надо же, какая добродушная псина, ничего общего с хозяевами. Согласитесь, просто удивительно, что Соня и Толя держат такую бесполезную, с куркульской точки зрения, собаку.
В дом идти мне совершенно не хотелось, и я от нечего делать занялась обследованием прилегающей к «Броненосцу „Потемкину“ территории, достаточно обширной, между прочим. Буян трусил со мной рядом, время от времени громко позевывая и в порядке устрашения мух клацая зубами.
Участок был довольно обширным. Хватило и на грядки, и на клумбы, и на дикорастущие сосны у забора. Мне не терпелось посмотреть на пресловутые «иллюминаторы» в подвале. Таковые действительно имели место, но с улицы их не разглядеть, только со стороны двора. Кстати, с тылу дом еще оставался почти в первозданном виде. В смысле, следов недавнего ремонта здесь было поменьше. Зато наблюдались следы прокладываемой канализации — длинная траншея тянулась через весь участок и уже подступала к задней стене дома.
Внезапно Буян насторожился и навострил свои лохматые уши. Прямо над нашими с Буяном головами кто-то жалобно запищал. Мы с Буяном переглянулись, а писк повторился и стал еще жалобнее прежнего.
Это на чердаке, сообразила я не без подсказки Буяна, который бросился к приставленной к дому деревянной лестнице, упиравшейся в небольшое чердачное окошко, и залаял, оглядываясь на меня. В круглых Буяновых глазах застыл немой упрек: чего, мол, бездействуешь? Еще гомо сапиенс называешься!
Я еще немного послушала жалобное пищание и, плюнув на всяческие предосторожности, стала взбираться по лестнице. Не без труда просунулась в довольно-таки узкое чердачное окошко и сразу расчихалась. Пылища там была неимоверная, а еще духота и темень. Попробуй-ка разбери, кто тут пищит. Пришлось немного подождать, пока глаза привыкнут к полумраку. А уж когда это произошло, я увидела большую пушистую кошку, свернувшуюся калачиком у проходящей посреди чердака печной трубы. Кошка тоже увидела меня и зашипела.
— Киса, киса, — стала я задабривать ее.
Кошка зашипела еще громче, встала и выгнула спину.
Тут же выяснилась причина столь нестандартного кошкиного поведения: у ее лап в куче стружек барахтались, задирая розовые носики, крошечные слепые котята. Их было много, по крайней мере я насчитала шестерых. Но писк доносился откуда-то сбоку. Приглядевшись, я обнаружила еще одного котенка, отползшего довольно далеко от своих собратьев и рисковавшего провалиться в щель между чердачным перекрытием и железной кровлей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90