А оттуда как нарочно больше ни единого возгласа. Только кузнечики в окрестностях стрекочут. Я уже собиралась плюнуть на конспирацию и подняться, но тут из дощатого домика послышалась какая-то возня, после чего уже совсем другой голос — низкий и хриплый — с удовлетворением констатировал:
— Ну все, ты в плену.
Я чуть в песок не зарылась от страха, а тут еще, как назло, чихнуть захотелось — нет сил терпеть. Проклиная все на свете, я задержала дыхание и стала растирать себе переносицу, чуть не до дыр протерла, а из избушки тем временем новые звуки долетели. Телефонные трели.
— Слушаю, — отозвался хриплый голос. — Да, все в порядке. Жарко только. И это… Пару минут назад на грунтовке какая-то тачка сигналила… Откуда я знаю, какая, мне отсюда за камышами не видать. Могу пойти посмотреть… Пацан? А что пацан? Он у меня тут надежно упакован. Гы-гы… Вы бы лучше жрачки побольше притаранили. И пива… Нет, только не «Сусанинского», меня от него и так всю ночь несло… Когда?.. Через час? А пораньше нельзя? Че тут ехать, пять километров всего… Ну ладно, пойду гляну, какой козел тут рассигналился…
Я задом, как рак, попятилась в камыши. Причем с зажмуренными глазами. Как будто невидимая опасность меньше, чем видимая. И дыхание затаила, чтобы песка не нахвататься, и так уже на зубах скрипит.
Совсем рядом зашуршали камыши — это прошел хрипатый. Меня он, слава богу, не заметил, а я подняла голову и посмотрела ему вслед. Ничего выдающегося — невысокий коренастый тип в хлопчатобумажных шортах до колен, футболке и сандалиях на босу ногу. Походка вихляющаяся, что называется — от бедра.
Вскоре он скрылся из виду, а я в три прыжка подскочила к избушке и заглянула в окно. Уж очень меня заинтриговало, чей это звонкий голосок я слышала прежде и о каком пацане говорил по телефону хрипатый?
Комната — если можно так назвать захламленную внутренность избушки — была пуста. Только у противоположной глухой стены лежал какой-то тряпичный куль, а чуть поодаль — кусок картона и несколько пустых бутылок. Да-да, вы правы, из-под «Сусанинского патриотического». И никого, ни одной живой души. Странно, даже очень странно. А может, этот шустрый пацан сейчас притаился за моей спиной и вот-вот заорет в ухо свое коронное: «Руки вверх!» Что тогда со мной будет, а? Стопроцентный летальный исход. И зачем я вообще поперлась к лесничеству, мне что, приключений мало?
Сколько же драгоценного времени я потратила на эти бесплодные размышления, просто немерено, и потратила бы еще больше, если бы тряпичный куль не зашевелился. Я так и рухнула с подоконника прямо в грязь и хлам. В результате приземление оказалось не очень удачным и уж совсем не мягким. Я здорово зашибла левое колено, однако нашла в себе силы, чтобы, мужественно превозмогая боль, по-пластунски доползти до противоположной стены.
Из тряпичного куля на меня глянули живые и дерзкие карие глазенки:
— Ты кто такая?
Признаться, я здорово растерялась, даже заикаться начала:
— Я… я…А ты кто?
— Ты — вражеский лазутчик, — гневно заклеймил меня тряпичный куль и уточнил деловито:
— Ты за «языком», да?
— Ну, можно сказать и так. — Я все еще потирала ушибленное колено, попутно соображая, где я видела эту симпатичную мордашку. — Сережа? — вскрикнула я и до крови прикусила язык. Во рту сразу стало солоно.
— А ты откуда знаешь? — Глазенки смотрели на меня из полумрака пристально, не мигая.
Я ничего ему не ответила, просто была не в состоянии. А что тут скажешь, когда моя стройная теория, основанная на злокозненной Ингиной лживости, летела в тартарары? Вот же он — Сережа, Ингин сын, самый настоящий, не выдуманный. Значит, по крайней мере здесь она не наврала. Мне бы радоваться, а я не знаю, что и думать. И какие выводы из этого делать опять же. А, черт с ними, с выводами, прежде ребенка спасать надо.
— А где у нас ножки-ручки? — с фальшивым энтузиазмом поинтересовалась я, склоняясь над тряпичным кулем. Господи, я-то думала, ребенок связан, а оказалось, он наглухо втиснут в старый спальный мешок, застегнутый на ржавую заедающую «молнию». Вот изверги! Теперь понятно, почему хрипатый не боялся, что мальчик убежит.
Пока я боролась с заедающей «молнией», Сережа держался стойко, ни звука не проронил, зато, когда я наконец его освободила и, схватив за руку, потащила за собой, неожиданно заартачился:
— Не пойду!
— Как это не пойдешь? — опешила я.
— Потому что я тебя не знаю. Почему я должен с тобой идти?
Признаться, в его словах имелся определенный резон, хотя при подобных обстоятельствах… Что ж, выходит, хрипатый вызывает у него больше доверия, чем я? Обидно, конечно, но ничего не поделаешь.
Нужно искать к мальчишке подход, иначе он из детского упрямства провалит мне всю операцию по его же спасению.
— Да, ты меня не знаешь, — вынужденно признала я. — Но у вас же тут война, как я понимаю, а ты в плену? А я… я партизан. То есть партизанка. Слышал про таких?
— Это которые паровозы под откос пускают? — уточнил не по годам развитый подпольный Ингин отпрыск.
— Ага, они самые, — подтвердила я, тревожно прислушиваясь к шуршанию камышей. Хрипатый того и гляди вернется. — Но тут ведь нет поездов. Поэтому я пришла освободить тебя из плена. Не возражаешь?
По большому счету, в таких моих рассуждениях логики было негусто, зато имелся ярко выраженный игровой элемент, а посему мальчишка клюнул:
— Ну хорошо, если ты партизанка, тогда я согласен. Только давай устроим засаду и возьмем в плен Терминатора.
— А Терминатор — это кто? — Что-то я плохо стала соображать. — Тот, кто тебя в мешок посадил?
— Ага, это он меня в плен взял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90