Ибо сказано римлянами: "Сила духа многое искупает". Итак, слушайте меня, мальчик. Все бумажки - секретарю. С понедельника, нет, лучше со вторника, я суеверен, на постоянные тренировки. Первый месяц - два раза в неделю, второй - три, третий - ежедневно, кроме четверга, ежели вы, конечно, выдержите и не сбежите. Предупреждаю, вы зачислены из уважения к вашему педагогу. Более вам льгот не будет. И от вас я о вашем педагоге более не должен слышать. Он сам по себе, вы сами по себе. Пропуски занятий по болезни, по занятости и прочее исключаются. И предупреждаю: я набираю осенью сто мальчиков, весной у меня остается пятеро, и это не значит, что из оставшихся получаются настоящие всадники... Не смею долее задерживать.
Глава десятая. МАШКА, ТЫ С УМА СОШЛА!
Ах, как замечательно пахнет щами из школьной кухни! А если повар Галина Васильевна печет оладьи, то запах проникает даже сюда, в класс. И ребята еще задолго до второй перемены, когда вся школа ринется в столовую, взволнованно поводят носами. Стриженые первоклассники мечтают, как они будут слизывать с оладьев клюквенное варенье. У рослых усатых десятиклассников при одном воспоминании о тарелке густых щей начинают урчать животы. Вот ведь как устроен человек завтракали-то три часа назад, а уже опять есть хочется. Маша Уголькова зажмуривается и, чтобы не представлять себе румяные булочки и белое молоко, льющееся в стакан из бумажного кубика, начинает считать в уме, сколько у нее денег. Медяки и гривенники, пятиалтынные и полтинники и даже несколько рублевых бумажек завязаны в носовой платок и хранятся в самом потаенном углу портфеля.
- Марьсанна. - В перемену Маша подходит к учительнице. - Я не смогу пойти в ТЮЗ.
- Да что ты, Машенька, такой спектакль замечательный... Ведь билетов всего пять на класс.
- Я не смогу, - говорит Маша и так краснеет, что на глазах у нее появляются слезы.
- Ну что ж, - вздыхает учительница. - Валя Соловьева, хочешь пойти в театр?
- Ой-ой, конечно! - Соловьева подбегает к столу, она самая длинная и самая смешливая девчонка в классе. - Обожаю театр. Просто обожаю!
- Ну вот, возьми билет. Деньги завтра отдашь Маше. Но предупреждаю, если ты опять начнешь хохотать так, что актеров будет не слышно, я тебя в театр больше никогда не возьму. По дороге домой Маша старается не смотреть на лотки с пирожками, но крик толстой продавщицы лезет ей в уши:
- Горячие пирожки с мясом, с рисом, с повидлом!
- Маша, Маша! - К Угольковой подбегает Юлька. - Кричу тебе, кричу! Вот! - говорит она и показывает новенький полтинник. - Айда в мороженицу!
- Не могу, - говорит Маша. При одной мысли о мороженом у нее начинает сладко ломить горло.
- Что, денег нет? - спрашивает Юлька и внимательно смотрит на нее.
- Нет, - отвечает Маша и опускает голову.
- Врешь. Зачем ты врешь? Я же видела, как ты в перемену деньги считала. Там у тебя в платке, наверно, рублей десять!
- Это не мои... Это не мои деньги, - говорит Маша. - Я не могу их тратить... Понимаешь, не могу!
- А чьи?
- Не могу я тебе сказать! Не сердись, Юлечка! Не могу...
- Машка, ты с ума сошла! - говорит Юлька. - Ты же и так худущая, как щепка, а теперь еще в столовку не ходишь. Я же все замечаю.
- Юленька, так надо! Я потом все объясню! Потом! - И Маша бежит домой, и толстый портфель с галошным мешком бьет ее по ногам.
Глава одиннадцатая. УЧЕБНОЙ РЫСЬЮ МАГШ!
Панама лежит в постели. Ему кажется, что у него даже веки болят от усталости. Словно сквозь слой ваты, слышит он, как мама выговаривает папе:
- Ты только посмотри на него, ведь он же совершенно искалечен. Ребенок еле дошел домой. Ну, кормить лошадок - это еще куда ни шло, тем более это даже помогает занятиям в школе. Но ты бы видел, какой он сегодня пришел! Он же сесть не мог. Мало того, что у нас в квартире теперь царит этот ужасный запах, еще и ребенок уродуется! Что ты молчишь?
- Я не молчу, - говорит отец. - Я даю тебе высказаться.
- Не остри, пожалуйста! Мне совершенно не до смеха. Ты видел, что у него на руке?
- Что у него на руке?
- Рубец в палец толщиной! Я спрашиваю, откуда это, а он говорит: "Шамбарьером досталось, чтобы за седло не хватался". Это, видишь ли, бич такой, на гибкой рукоятке. Вот! Так что там у них - спортивная школа или казарма аракчеевская?! Ты посмотри, у него все ноги в синяках. Это, говорит, об седло. Ну скажи что-нибудь! Ты же отец!
- Слушай, старик! - Отец наклоняется над Панамой. - А может, мама права? Брось ты все это! Придумал тоже - лошади... Я понимаю радиодело там, или авиамодельный кружок, или, наконец, мотоцикл! А то лошади, ведь это не современно! Ну, где сейчас на лошадях ездят! Одни только чудаки. Панама открывает глаза и медленно говорит:
- Папа, если ты будешь так говорить, я перестану тебя уважать. Отец отшатывается и вдруг начинает бегать по комнате, хватаясь за голову.
- Черт знает что! - кричит он. - Это черт знает что! Выдумал каких-то коней. Ты же шею свернешь! Ну пойми же: вот ты лежишь сейчас, словно тебя сквозь строй пропустили, как при Николашке Палкине, а чего ради? Что ты получаешь за свои старания? Ходишь еле-еле, пахнешь, как цветок душистый прерий! А чего ради?
- Корень ученья горек, но плод его сладок! - говорит Панама любимое присловие Дениса Платоновича.
- Да какое "сладок"! На тебя смотреть страшно!
- Ребята! - говорит Панама родителям. - Я сегодня полкруга галопом проскакал, только потом за седло схватился.
- И получил бичом!
- Это за то, что испугался. Если бы не испугался, не получил бы. Ребята, галоп - это такое! Это такое счастье!
- Это ненормальный! - говорит отец. - Он ненормальный. Ты же завтра в школу идти не сможешь!
- Не-е-е... наверное, смогу, - неуверенно говорит Панама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22