Сладу с вами нет!
Пленные пошли к недостроенному мосту. А тот, что рвался в драку, остался один. Он поднял с земли картуз, выколотил его об колено.
— Дети! Постройтесь! — Алевтина захлопала в ладоши. — А ты, Хрусталёв, пойдёшь со мной. — И она крепко взяла меня за руку.
— Воспитательнис… — сказал маленький солдат. — Ходи другая место. Издесе не нада. Другой место гуляй.
— Конечно, — кивнула пионервожатая.
Мы пошли обратно. Я оглянулся. Немец всё ещё стоял. Он держал в руках свою нелепую шапку, и ветер шевелил полы его длинной распахнутой шинели.
Он встретился со мной глазами и сделал движение, словно хотел помахать мне рукой, но на полпути передумал. Я хотел погрозить ему кулаком, но было в его лице что-то такое, что я почему-то не погрозил.
Глава седьмая
К ОРУЖИЮ, ГРАЖДАНЕ!
— Дядя Толя! Дядя Толя! Немцы через речку мост строят! — Я вбежал во двор кухни.
— Тихо! — схватила меня тётя Паша. — Тихо! Что ты расшумелся? Строят — не воюют! Иди отсюда с богом! Не до тебя сегодня дяде Толе. Видишь, к нему моряк приехал. Сын Толин у этого моряка на руках умер. Иди, иди, милый! — Она сунула мне в руки капустную кочерыжку и вытолкнула со двора.
Я оглянулся. Дядя Толя сидел с каким-то моряком за столом. Судомойка подавала им дымящуюся картошку в миске. Голова старика была низко опущена, он что-то машинально перебирал на столе. Рядом с широкоплечим моряком на скамейке лежал свёрток; бумага разорвалась, и я увидел голубые полоски тельняшки.
Весь тихий час мы шептались о пленных.
— Это же с ума сойти! — говорил Серёга. — Видел, какой там часовой? Он на них и не смотрит.
— Он на солнышке дремлет, — подзуживал Липский.
— Они в любую секунду сорваться могут! Разве можно так фашистов сторожить?
— Никуда они не сорвутся, — сказал Осташевский. — Ну, а сорвутся, куда пойдут?
— В леса! Будут, как партизаны…
— Партизаны только у нас бывают, — наставительно сказал Липский. — Они пойдут в бандиты.
— Чего они сделают без оружия? — упирался Колька.
— Да тут оружия дополна! — сказал Липский. — Только поищи.
— Братцы! — Серёга даже встал на кровати. — Точняк! Тут оружия навалом, а мы сидим, ушами хлопаем! Нас же голыми руками всех перебить могут. Придут ночью — палаты зажгут, взрослых перевешают, всех наших девчонок передушат!
У меня даже мурашки по спине поползли. Я представил, как полыхают дома. Как наши девчонки зовут на помощь, а мы ничем помочь не можем. Потому что пленные — взрослые и любой с нами справится.
— Надо вооружаться! Наберём винтовок, автоматов…
— А мне гранату! — запищал Липский. — Пусть только сунутся, я гранатой тра-ах! Ба-ах!
— Тебе гранату и не взвести, — сказал Вася Бойцов. — Ты, Липа, гранату-то настоящую хоть раз в руках держал?
— А то нет?
— Конечно, нет. Держал бы — помалкивал! И вообще на войне всё для взрослых. Винтовка со штыком, например, выше меня.
— На войне, наверное, страшно, — сказал я.
Тут они все засмеялись.
— Конечно, если ты дрейфишь, так тебе страшно, — пропищал Липский.
Мне стало очень обидно, и я спросил:
— А ты где был, когда война была?
— Где все. В эвакуации.
— В эвакуации… — передразнил я его. — А я в городе оставался. Знаешь наш дом каменный четырёхэтажный, у Савинского бугра стоит? Мы в нём только вдвоём с бабушкой и оставались. Около нас зенитная батарея стояла… И противотанковая… А бомбили нас всё время! И артналёты! Как начнёт грохотать, мы не знаем, где и прятаться. То ли в щель бежать — она на бугре, — то ли в доме оставаться. От обстрела в доме прятались — его бугор прикрывал. А при бомбёжке в щели прятались…
— А сколько тебе лет тогда было? — спросил, прищурившись, Серёга.
— Как сколько? Три года.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Серёга, а за ним и Липа начал подхихикивать, и все ребята невольно заулыбались. — Три года! Да разве в три года можно что-нибудь запомнить? Это тебе рассказывали всё, вот тебе и кажется, что помнишь.
— Тебе рассказывали и нам рассказывали! — кричал Липа. — Так что разницы никакой, подумаешь, он «почти что на фронте был»!
От возмущения у меня даже голос сорвался.
— Помню! — закричал я. — Помню! Меня зенитчики американской тушёнкой кормили! В шинель заворачивали! Я взрывы помню! Они были длинные, то есть высокие, как деревья, и чёрные! Их было много — как лес!
— Ха-ха-ха! — закатывался Серёга. И ребята за ним посмеивались.
— Помню! — кричал я. — Помню! Мы один раз проснулись, потому что тихо стало. Не стреляют! И вроде как поют. Мы с бабушкой выскочили — батареи нет. Ночью ушла. Я на бугор полез… Бабушка не могла, она старенькая. Я на бугре стою. А за бугром дорога — и по ней солдаты наши идут! Много! Рота за ротой. И поют все! Я им рукой махал, и они мне махали! Я помню! Касками махали! Кричали что-то!
— Может, и помнит, — сказал Федул. — А может, ему кажется, что он помнит…
— Да врёт он всё! — заключил Липский. — Он же хиляк, вот и хочет изо всех выделиться, как будто помнит. Он и в футбол-то играть не умеет…
Я поднялся с кровати. Оделся и пошёл вон из палаты.
Куда мне идти? У дяди Толи гость. С Ириной-Мальвиной я рассорился. А мальчишки мне не верят. В спину мне загудел горн: «Вставай, вставай — рубаху надевай!»
Я оглянулся. Как же это так получилось? Я уже на дороге и уже разулся, чтобы речку вброд перейти. Вот я куда иду — в конюшню! К лошадям иду. Потому что я всё время думаю о них. Они большие, они добрые, они так пахнут! Я хоть одним глазком на них погляжу — и обратно…
Конюх не удивился моему приходу, и уже через несколько минут я носил тяжёлое ведро от колодца в конюшню. Лошади косили на меня фиолетовые глаза, нюхали воду и осторожно трогали её мягкими губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27