Помолчал и задумчиво протянул: — Да, кабы не война, мог бы у меня твоих лет внучок быть! Свободное дело.
— Когда я вырасту, — сказал я, — я изо всех сил постараюсь, чтобы стать героем!
— Ну? Это зачем же?
— Чтобы всем, кто меня любит, был почёт и уважение во всём мире! Я один раз видел, как бабушку на машине с почётом везли: у неё сын Герой Советского Союза. И ещё я заработаю много денег. Куплю маме пальто! А то она в шинели ходит. Как пришла с войны, так в этой шинели и ходит. У других тётенек пальто и шляпы, а у моей мамы только шинель перешитая! Я куплю ей пальто первым делом. И вам куплю всё, чего вы хотите! Вы что любите?
— Спасибо, сынок! — ответил дядя Толя каким-то странным, сиплым голосом и положил мне руку на плечо. — Мне ничего не надо. У меня всё есть. Я всем довольный.
— Я вам десять пар сапог куплю!
— Да куда мне десять? Ног-то у меня только две! — засмеялся дядя Толя.
— А вы своим друзьям отдадите!
— Эва! — опять засмеялся старик. — У меня в живых-то один дружок Коля-мордвин, ему и двух сапог много, он с фронта на деревянном коне приехал.
— На каком?
— На одной ноге, а другая — деревянная.
— Да я вам чего хотите подарю!..
— Так уж подарил, — сказал дядя Толя. — Ты хоть бы не забыл меня. Вырастешь, приедешь в гости — вот мне будет радость.
— Ох, как я к вам приеду! С оркестром! Может, даже на коне! Когда я вырасту большой, мне бабушка разрешит папину кубанку каждый день надевать! Я приеду в кубанке! Как раз у меня голова тогда подрастёт. В этом году за то, что я первый класс с почётной грамотой окончил, бабушка дала её один раз перед зеркалом поморить, но она мне велика. Очень красивая кубанка, белая с красным верхом. Настоящая казачья военная кубанка, но мне ещё пока велика.
Я вспомнил тот день, когда бабушка внимательно прочитала почётную грамоту и надпись в книге, которую я получил за успешное окончание первого класса, за отличные оценки в учёбе и примерное поведение. Потом сняла фартук, причесалась, достала из комода папину кубанку и надела мне на голову.
Эту кубанку привезли папины товарищи после войны и сказали, что папа велел мне передать, когда умирал в госпитале. И вот я надел её первый раз в жизни! И голова моя утонула.
Кубанка пахла дымом и ещё каким-то запахом, который я раньше никогда не встречал.
— Я похож на папу? — спросил я, смотрясь в зеркало.
— Вылитый, — ответила бабушка. И, уткнувшись в донышко кубанки, заплакала.
— Приедешь — и хорошо, — сказал дядя Толя. — Вот за разговорами и дошли незаметно. Вон деревня.
Вдоль улицы с одной стороны стояли весёлые, с голубыми наличниками дома, а с другой были какие-то бугры с трубами, из них кое-где вились дымки.
— Немец деревню сжёг, — пояснил дядя Толя. — В землянках живут. Обстраиваются потихонечку. Вот уж пол-улицы построили. Не горюй! Построим лучше прежнего.
Мы прошли улицей; на крылечках сидели старушки, пугливые малыши в грязных рубашонках выглядывали из землянок, два старика тесали жерди, приветливые псы махали хвостами и задирали ноги на брёвна, лежащие вдоль улицы.
— Сейчас в землянках, почитай, никто уже и не живёт, так вроде как кладовки, по старой памяти печки топят. — Дядя Толя словно извинялся за то, что я видел.
— Вокруг нашего дома в городе, — сказал я, тоже всё сгорело. Наш дом каменный, четырёхэтажный, и ещё несколько домов каменных уцелело, а все деревянные сгорели. Я не помню, как они горели, а бабушка говорит — страшно было. Немцы совсем близко подошли. Мама на фронте, папа на фронте. Эвакуация закончилась, а мы остались. Бабушка решила — будь что будет… Ничего, дядя Толя, всё построим! Ещё как построим!
И вдруг я почувствовал знакомый запах! Так пахла папина кубанка! Мы подошли к большому сараю. И я увидел живую лошадь! Этот запах шёл от неё. Я первый раз увидел так близко живую лошадь!
— Доброго здоровьичка! — сказал мужик с деревяшкой вместо ноги, что сидел на лавочке около конюшни. Дядя Толя присел рядом, они закурили, стали разговаривать про какие-то скобы, про шифер, про тёс… А я всё ходил вокруг лошади. Всё рассматривал её и упряжь, всё не мог надышаться её запахом.
Лошадь смотрела на меня фиолетовыми глазами, обмахивалась хвостом от мух, вздыхала, переступала. Огромная, тёплая, покрытая гладкой шерстью, она возвышалась над моей головой. Я стал рвать траву. Лошадь потянулась и шёлковыми губами приняла у меня из ладоней корм. Я гладил её по выпуклой груди, по животу, где под кожей проглядывали упругие жилы, и не мог оторваться.
— Вот как прилип! — сказал одноногий мужик. Это, наверное, и был дядя Коля-мордвин.
— Кровь его такая, — сказал дядя Толя. — Отец у него в казаках служил.
— Погиб?
— Известное дело! Кавалерия… Одна кубаночка с войны возвернулась. Бабка внуку за великие заслуги её надевать даёт.
— Ишь ты! — сказал одноногий. — И заслуги имеет?
— А ты думал! Отличник — раз! Песни поёт! Так «Варяга» пел, как в Большом театре хор Пятницкого! Это два! И вообще парень исправный.
— Спел бы, — сказал инвалид.
— При другом случае. Сейчас молоко надо везти, к ужину не поспеем.
Мы сели в телегу.
— Ну!.. — сказал страшным голосом дяди Толя, и лошадь тронулась. Мордвин помахал нам кепкой. Мы заехали на форму, где рогатые коровы рассматривали меня, как диковину, и шумно сопели блестящими, большими, как блюдца, носами. Дядя Толя грузил бидоны на телегу.
Мы выпили молочка, и доярки посетовали, что нет хлеба.
— Ничо, бабоньки, — сказал дядя Толя. — Была б земля — хлеб будет. — И мы тронулись в обратный путь.
Мы поехали через деревню, с телеги мне было хорошо видно разбитые фундаменты и груды кирпичей на мосте сожжённого села.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27