Отец, услышав его шепот, вздрогнул и, заложив руки в карманы, принялся бегать по комнате, сгорая от стыда. На работе, в институте, он никогда не выходил из себя, какие бы фантастически трудно соображающие студенты ни попадались ему. Он гордился, что мог любому студенту прямо-таки внушить свои знания. Выходило так, будто он вооружался одному ему ведомым оружием и чертил в памяти подвластных ему людей то, что хотел, что любил. А любил он математику – королеву всех наук, и то его черчение на всю жизнь врезалось студентам в память, и они, зараженные его любовью, шли за ним и выходили тоже в математики. Но Пиня был недосягаем для его способов воздействия – дитя стихии и свободный индеец, – он тер кулаками глаза и выглядывал из-под ладоней, как птенчик из гнезда.Взгляд сына прострелил охотника до человеческих душ, до математических душ. Он быстро рассказал, как решается задача, продиктовал ее по всем правилам искусства, и когда Пиня занялся своими играми, отец задумался над тем, почему не хватило ему терпения и выдержки выудить у Пини эти три способа решения, почему узок оказался вход в его сознание, в сознание сына. И подумал он тогда, что люди, которые проникают, просачиваются, как солнце в зеленый лист, в сознание маленьких детей, воистину великие педагоги, воистину учителя.– Двойка! – оценил он свой первый урок с Пиней. – Двойка! – повторил он еще решительнее.Пиня просунул голову в двери и стал торговаться :– За что двойка? Я все написал, как ты велел!И решил отец на будущее перебороть свое раздражение и стать сыну тем же учителем, каким был для других. "Не буду на него кричать! – сказал он себе. – Не буду встряхивать и обзывать! Мой лозунг – терпение, терпение и терпение!"Но, к сожалению, сцены, подобные этой, повторялись каждый день, пока не вернулась домой Нелли Николаевна и не стала править своей упряжкой. Она покорно потащила возок, сначала лениво, а потом и на рысь перешла. Что же касается вопроса, почему математик Глазов так и не смог победить любимого сына, то этот вопрос и поныне остался неразрешимым. Не найдено его решение, как не найдена пока еще формула простых чисел, до которой математик Глазов был большой охотник.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ПЕРВОКЛАССНОГО ПИСАТЕЛЯ На следующий день, снова отправленный в школу самостоятельно, Пиня шел по своей любимой и единственной улице на свете. Для него единственной, потому что родная была улица, здесь он жил. Случалось ему оказываться и на других улицах города, но те улицы были для него чужими, потому что он не жил на них, не замечал, как меняются они утром и вечером, в солнце, мороз и дождь. Не было у него интереса про те улицы придумывать, а про свою улицу он все придумал, разрисовал ей все лицо, и теперь ему осталось только узнавание. Он шел – свободный и счастливый, ранец за спиной – и узнавал свою улицу.Летели по дороге автобусы. Жирафе казались они животными, а ему они казались автобусами, которые кружатся по городу, как на гигантской карусели. Он у мамы спрашивал, за какую палку привязывают автобусы, чтобы они возвращались на место. Мама вопроса его не поняла (вечные дурацкие вопросы!), а он просто хотел узнать, что привязывает автобусы к его улице, почему они, как Жирафины животные, опять сюда бегут, что их здесь держит, неужели и они любят его улицу, неужели и для них она родина?На седьмом этаже женщина мыла стекло, – почему она так рано его мыла, никто не знал. Но, видно, была у нее причина намывать стекла до радостного блеска, как и у него была причина сиять и радоваться сегодняшнему дню. Точнее, причин у Пини было много: родилась Маруся, вчера от отца мало попало, могло бы и больше попасть, скоро мама придет домой, утро непривычно солнечное, так и чувствуется, что лето скоро придет. Лена Травкина улетела, ничего на прощанье не сказала, а должна была сказать. Она улетела, как Стрекоза. Стрекозу она напоминает, вот кого она напоминает. Журчит, как стрекоза, всё летает, летает, всю страну облетела, и крылья у нее голубые. Неужели она не вернется? Надо ей обязательно рассказать про все.А что было этим всем, Пиня не знал, но ему очень хотелось рассказать про все. И когда у него родилось это желание, он тут же нашел необычайно простое решение. Он нашел скамеечку около дома, похожего на мухомор, разложил тетрадку и принялся, стоя на коленках, писать. А за окном, изнывая от любопытства, стоял Саня, который не мог высунуться в форточку – мама была дома. Саня стоял у окна и, чтобы привлечь Пиню, строил рожицы, но те рожицы были далеки от Пини, будто под землей, а сам он парил в неведомых доселе краях, и от высоты у него кружилась голова и Щеки пылали огнем. Мысли, как муравьи, копошились в нем, он их почти видел – и похожих одна на другую, и непохожих. Ему казалось, что он может до любой из них дотронуться, он вроде бы и зажимал их в кулак, стараясь их уловить. Но они текли, невидимые, сквозь его перепачканные чернилами пальцы и оставляли на бумаге следы, но не совсем такие, какими они привиделись, придумались ему в голове его, под шапкой-ушанкой пятьдесят четвертого размера.Рука, избалованная медленным школьным письмом, скоро устала, под конец буквы совсем разыгрались, толкали друг друга, ставили друг другу синяки и подножки. В многострадальной тетрадке по русскому появилось первое самостоятельное сочинение ученика первого "А" класса Пини Глазова и зажило независимой от автора жизнью. Вот что было в тетрадке:"Книга Пини Глазова самая перваяОх я учусь в первом классе ничего учусь почти на тройки иногда заболел Гончаров наш носорог зря поправился стоял у меня на ноге. Целую перемену было больно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64