Крот трясся, и мы опять стояли над ним тесным кругом. Лешка сказал строго:
- Дайте солнца!
И мы раздвинулись, чтобы крот мог отогреться.
Крот грелся, оживал, и все становилось на место.
Нужно было идти работать, и так сколько времени потеряли. Я прошел и задел Каторгу плечом. Я это сделал без умысла. Он посмотрел на меня и сказал, ухмыляясь:
- Ходи вежливо, жлобяра. А то тебе выйдет боком. Я накопляю на тебя матерьял.
Я не стал ему отвечать. Я пошел к своему пню, стал с ним возиться и ждать Лешку.
11
А ночью вдруг задул северный леденящий ветер, он сотрясал ветхий наш сарай, расшвыривал солому на крыше, и в открытые двери полетела сухая белая крупа. Мы проснулись полузамерзшие и сбились в кучу. Ветер пробирал до костей, было тоскливо, хоть вешайся, да иначе и быть не могло - на дворе стоял октябрь, проклятый октябрь сорок первого года, такой несчастливый для нашей земли.
- Теперь сарайной жизни конец, надышались вольным воздухом, - сказал Лешка и вздохнул. - Чуть рассветлит - надо в деревню перебираться.
- Переведут организованно, - сказал Тележка. Он уже давно вырыл гальюны на всю нашу армию и теперь снова жил и работал с нами.
Но Лешка, несмотря на свой незрелый возраст, был мужичок себе на уме. Предприимчивость так и кипела в нем.
- На Бога надейся, - сказал Лешка с мудрой улыбкой.
Деревня Щеткино лежала немножко левее нашего фронта работ, километрах в полутора. Мы жили в ее гумнах, совсем неподалеку от крайних домов, не встречаясь с ее обитателями, занятые только своей работой, не имея никакой возможности выбиться из жестокого ее ритма. Мы уходили затемно и приходили в темноте. Полевая наша кухня окопалась в лесочке, там мы и ели. Деревня нам была не нужна, мы были сами по себе, они - сами по себе. Знали только, что стоит Щеткино на двух берегах расширявшейся в деревенской своей части речки, что большая часть деревни стоит на той стороне, ближе к нашей трассе, и там же помещается наш штаб, и что есть еще малая часть Щеткина, как бы затыльная, заречная его часть.
В сарае становилось все холодней, но небо начало светлеть, и было уже видно, как серые недобрые тучи всползали на небо. Мы все стояли у сарайных дверей и смотрели в поле.
- Сходим постучимся, - сказал Лешка. - Чем зябнуть, все лучше.
Он двинулся к двери. Я пошел за ним.
- А ты посиди, - сказал Лешка, не оглядываясь. - Чего тебе-то. Я все сделаю.
- Я с тобой, - сказал я.
Мы пошли по узкой невидной тропке, по застывшей, сцепленной крепким заморозком земле. Было еще темновато, и, хотя брезжило утро, казалось, что это сумерки и скоро настанет вечер. Деревня была голая и грязная, как немытая ладонь, вся какая-то пустая. Безрадостно было идти по ее неприветной улице.
Дома были какие-то полуслепые, и по Лешкиной походке я видел, что ему неохота идти и проситься на ночлег ни в один из этих домов.
- Пойдем туда, за речку, через мост, - сказал он.
Мы спустились и пошли через ветхий мостик, пугливо вздрагивающий под нашими шагами, потом поднялись в гору. Здесь у домов не было даже палисадников, ограды дворов сплетены из веток, из пиалок с надетыми на них ржавыми банками, из обрезков старой кровли, разноцветных тесинок, хвороста и прочего барахла.
- Бедность, - сказал Лешка пригорюнившимся голосом. - Бедность, куда там. Толканемся сюда?
Я кивнул. Дом был серый, старый, с похилившеися набок крышей, похожий на больного человека, которому уже трудно держать голову прямо. В окнах мелькал слабый огонек; видно, хозяйка встала спозаранку и теперь растапливала печь.
Лешка взошел на крылечко и постучал. Дверь открылась.
Лешка сказал:
- Баушк, мы хочем у тебя ночевать.
Она сказала:
- А вас сколько?
Лешка сказал:
- Ну, пятеро! Не замерзать же в сарае!
- Вы московские, что ль, ополченцы?
- Ну да.
- Прямо не знаю. Не знаю и не знаю. Изба-то махонькая, кроватев нету.
- Мы на полу, что вы, баушк.
- Было бы тепло, - сказал я.
- Топить-то мы топим...
- И мы когда дров притащим, - сказал я.
- Мы каждый день будем таскать, - сказал Лешка. - Ведь мы из лесу ходим. Насчет дров не сомневайтесь, баушк.
- Прямо и не знаю. Тесно уж очень. А люди, видать, хорошие.
- Мы очень хорошие, - сказал Лешка. - Мы платить будем вам, баушк, у нас деньги есть.
- Деньги - это не надо, - сказала она. - Стесняюсь я, плохо вам будет у нас. Ведь нас трое. Да вас вон сколько - пять душ!
- В тесноте да не в обиде. Верно, баушк?
- Это-то верно, - сказала она, и мне послышалась какая-то невысказанная обида в ее голосе.
А Лешка пошел с козыря:
- Мы вашей внучке сахарку будем давать, баушк.
- А когда придете-то? - сказала она. - Я полы вымою. А так у меня мальчик, Васька, есть, ему если только сахарку, а внучек нет никаких...
- Мы вечерком придем, - сказал Лешка. - Вы только нам соломки натаскайте. Как стемнеет, мы придем.
- Ну, я буду в ожидании, - сказала старуха и протянула Лешке руку. Ребята вы больно участливые.
- До свиданья, - сказал я.
- Спасибо, баушк, - заключил Лешка.
- Да не зови ты меня баушкой, - вдруг встрепенулась старуха. - Какая я баушка, я хозяйка, а не баушка. Это я неприбранная, утрешняя, вот тебе и мнится все баушка. Я еще хоть куда!
Она улыбнулась тихо и несмело.
- Вы зовите меня теткой Груней, - сказала она, вдруг повеселев. - Ну, а вас как?
Мы назвались ей поочередно, и она сказала:
- Очень приятно...
Еще раз простившись, мы ушли. Несколько минут мы шли молча, а когда сбежали к мостику, протопали по нему на штабную сторону и пошли потише, я сказал:
- До свиданья, баушк. Спасибо, баушк. Уж вы как-нибудь, баушк! Верно, баушк! Мы, баушк, да вы, баушк.
Лешка схватился руками за живот, остановившись у края дороги, согнулся в три погибели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31