Он же ее любил, и она его любила.
Непонятно было, для кого он произнес эти слова: для себя или для Коли. Конечно, больше для себя. Он знал, что Витька любил Лусию. Но разве он сам не любил, разве не боролся за нее?
Он тогда добрался до самого маршала. Они были старые знакомые, вместе служили в гражданскую в Первой Конной.
"Виктор ее мамой называет, - сказал он. - А по-вашему выходит, что она чуть ли не враг какой-то..."
"Ты, пожалуйста, не передергивай. Никто ее врагом не считает, - ответил маршал. - Но пока у нее нет паспорта, ей не разрешат въезд в погранзону. Ты и сам отлично понимаешь..."
"Эта волокита может тянуться год", - сказал он.
"Не мальчишка... Виски вон седые... А рассуждаешь, как будто пороха не нюхал... - сказал маршал. - Мне докладывали, никто из испанских товарищей ее не помнит... Откуда она, кто?"
"А моя рекомендация? Она пришла к нам добровольно в самое трудное время".
"Твоя рекомендация продиктована личными отношениями, - сказал маршал. А нам нужны факты, доказательства... Ведь мы ей советское гражданство даем, да еще в жены определяем к командиру пограничной дивизии".
"Тогда и меня здесь оставляйте", - сказал он.
"Комбриг Князев, приказываю вам немедленно выехать к месту назначения".
Он ничего не ответил маршалу и повернулся, чтобы уйти.
"Ну что ж, - сказал маршал. - Пишите рапорт об увольнении из армии".
- Но вы не бросили ее?
- Я не мог уйти из армии... - жестко сказал Сергей Алексеевич. - А потом началась война.
И наступила абсолютная тишина. Сергей Алексеевич высказался до конца. А Коля, вернувшись к своим собственным печалям, сжавшись в комочек, сидел на стуле. Потом ему стало страшно, потому что он почувствовал неприязнь к Сергею Алексеевичу.
А Сергей Алексеевич все еще стоял в кабинете маршала.
"Меня? Из армии?!"
"Не о себе думай, - сказал маршал. - О стране, которая окружена врагами".
А потом он шел по длинному-длинному коридору, такому длинному, что ему не было конца, и это было его единственным минутным успокоением, потому что на улице его ждали Лусия и Витька. Он шел так медленно, что на него даже оглядывались, но все же дошел. Лусия его ни о чем не спросила, по глазам поняла.
Они стояли около поезда Москва - Гродно, того самого поезда, на котором совсем недавно ехали втроем; говорили друг другу слова, точно расставались на несколько дней.
"Ты береги себя, - сказала Лусия. - И Витьку".
"Как только получишь паспорт, сразу телеграфируй... А я со своей стороны... Может быть, я уйду из армии..."
Она покачала головой.
"Сейчас приду домой... Сварю обед... на завтра... Для одной это недолго... Как тебе моя новая прическа? - с трудом произнесла Лусия. Хороша куколка?" - Она почти плакала и повернулась, чтобы уйти, но столкнулась с Витькой.
Они ели эскимо, которое принес Витька. Самое горькое мороженое в их жизни.
"Можно, я останусь с Лусией?" - вдруг сказал Витька.
Из порта донесся удар колокола. Вот так же тогда звякнул тоскливо колокол отправления. Лусия стояла на перроне и плакала. Сергей Алексеевич помнил каждое ее движение, каждый жест: вот она подняла руку, потом тыльной стороной ладони смахнула слезу... Уже чужая для него, недоступно далекая, хотя их разделяло всего несколько метров. Но это было непреодолимое расстояние. Это было уже не просто расстояние, а время, которое нельзя было остановить, так же как нельзя вернуть вчерашний день. И в этом времени была война, в которой он потерял след Лусии навсегда.
Сергей Алексеевич подошел к ширме, ему показалось, что Коля не спит.
- Коля! - окликнул он.
Мальчик не отозвался. "Надо будет завтра как-то уговорить его встретиться с родителями", - подумал Сергей Алексеевич. Затем погасил свет и тихо опустился на кровать. Он ощущал непривычную легкость, словно тело его лишилось веса.
ЕГОРОВНА
Сергей Алексеевич спал, а может быть, просто дремал, он давно уже забыл то состояние, которое называется глубоким сном, и поэтому от первого робкого стука в окно проснулся. Около окна в темноте проглядывались тетя Катя и еще двое: мужчина и женщина. Сергей Алексеевич сразу догадался, что приехали долгожданные Колины родители, и сказал:
- У меня... Заходите.
Когда они вошли в комнату, освещенную тревожным ночным светом, Сергей Алексеевич долго и внимательно их рассматривал, до неприличия долго, но ему было так интересно с ними встретиться, они ведь уже заняли прочное место в его воображении. Мать Коли была небольшого роста, крепко сбитая, круглолицая женщина, он уловил в ее лице только отдаленное сходство с мальчиком. Признаться, Сергею Алексеевичу хотелось, чтобы мать у Коли была красивее. Ему всегда нравились красивые женщины, для него красота - как талант или как храбрость.
- Мы Колины родители, - сказала она. - С ним ничего не случилось?
- Успокойтесь, - сказал Сергей Алексеевич. - Все в порядке.
- Правда? - Она была нелепо одета для этого часа и времени года. На ней была кокетливая шляпка из фетра и куртка с искусственным меховым воротничком. - Он не заболел?..
Ну, а отец Коли бесспорно понравился ему: какой он был здоровый, широкоплечий, естественный, располагающий к себе.
- Доброй ночи, - тихо сказал Костылев. - Извините, что побеспокоили.
- Рад познакомиться, - сказал Сергей Алексеевич шепотом. - Мне много про вас рассказывал Коля, - и поздоровался с Костылевым за руку.
Рукопожатие для Сергея Алексеевича - это не пустяк, а начало познания человека. Он всегда помнил людей по рукопожатиям. Помнил, у кого были безвольные мягкие руки, словно лишенные костей и мышц, у кого были холодные, у кого мокрые: почему-то это оставалось в нем, и он всегда, вспоминая людей, вспоминал их руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25