– Заходи, пошли в мою комнату, помоги мне с латынью, а то я что-то совсем запуталась.
Луиза стояла в дверях, нервно скручивая свои желтые нитяные перчатки.
– Ты уверена, что твоя мама не будет против, что я пришла?
– Конечно же, не будет, – сказала я. – Но, во всяком случае, ее нет дома.
– Жаль, – разочарованно отозвалась Луиза. – Мне хотелось ее увидеть.
– Она, наверно, скоро вернется, – сказала я. – Тебе она зачем-нибудь нужна?
Луиза покачала головой, обводя глазами наш холл. Взгляд ее остановился на столике черного дерева, на котором лежал серебряный поднос для визитных карточек, на стульях возле него, тоже из черного дерева с красивыми парчовыми сиденьями, и на висевшей на стене старинной карте Америки, когда большая часть континента была еще неизученной территорией.
– Я просто хотела посмотреть, какая у тебя мама, – сказала Луиза.
– Ну, проходи же, идем в мою комнату, – повторила я.
Она вошла за мной следом и снова стала оглядываться по сторонам, все еще вертя перчатки в своих длинных тонких пальцах. Луиза очень худая, еще худее, чем я.
– Камилла, у тебя замечательная мама, да?
– Да.
– Она понимает тебя? Ты можешь с ней разговаривать?
– Да.
Тогда я с ней могла разговаривать о чем угодно. Правда, когда я была маленькая, именно папа давал мне чувство надежности и защищенности. Как будто мы с мамой были сестрами и играли вместе во всякие игры. А папа был как будто наш общий папа, и он мог сделать так, чтобы все было хорошо.
Луиза швырнула перчатки на мою кровать.
– Я не хочу идти домой, – сказала она. – Я не хочу туда возвращаться.
– Хочешь, переночуй у меня, – предложила я.
– Не будь дурочкой, – отозвалась Луиза. – Это не выход. Я не хочу возвращаться туда никогда, никогда, никогда!
Каждое свое «никогда» она выкрикивала все громче и громче. Потом сорвала с себя шляпу и швырнула ее на пол.
– Мне так плохо! – воскликнула она. – Ничем хорошим для тебя не обернется, Камилла Дикинсон, что ты согласилась со мной дружить. Я не доставлю тебе радости. Вся наша семья такая. Мы – ужас для наших друзей. Но мы их любим. Очень любим. Поверь мне.
Губы ее дрогнули, и она отвернулась, чтоб я не могла видеть ее лица.
– Они сейчас очень вежливые, – сказала Луиза. – Мона и Билл. Мои папа и мама. Это хуже всего на свете, если они делаются вежливыми. Когда они орут и кидают друг в друга разные предметы, это как раз неплохо, потому что когда они дерутся и визжат, мне кажется, что они это делают любя. Ты так не думаешь? Мы с Фрэнком тоже ссоримся и деремся, но если бы он умер, я бы тоже умерла. Но когда они становятся вежливыми, тогда я пугаюсь. Я так боюсь, что они разведутся! И что тогда будет со мной и с Фрэнком? Билл, наверно, заберет Фрэнка, а я останусь с Моной. Но я Билла люблю больше, хоть он с ней и плохо обращается. Все равно, как бы там ни было, лучше оставаться всем вместе, чем разъехаться. Ну, что ты молчишь?
Я сидела в ногах своей кровати и не знала, что сказать. Я боялась, что Луиза решит, будто я полная дура, и перестанет со мной водиться. Мне так хотелось сказать ей что-нибудь умное и ободряющее, но я решительно ничего не могла придумать.
Тут мы услышали, как хлопнула входная дверь, и мама устремилась через холл в мою комнату.
– Камилла, дорогая, ты дома?
Она ворвалась в комнату и застыла на пороге, увидев Луизу. Потом улыбнулась ей ободряющей улыбкой и сказала:
– А, привет!
Мама снова улыбнулась Луизе и шлепнула на кровать огромную коробку.
– Дорогая, я купила тебе две новые юбочки и два новых… Я проходила мимо магазина и увидела их на витрине, так что вошла в магазин и… Свитерочки такие симпатичные, мягкая шерсть и цвет такой приятный. Примерь.
Мне пришлось раскрыть коробку и примерить обновки. Луиза сидела и молча смотрела на меня, и голубые ее глаза сделались темными, не знаю от чего, то ли от зависти, то ли просто от тоски.
– Солнышко, мы с Реффом обедаем не дома, а потом идем в театр с друзьями. Может быть, твоя подруга… Может, ты пообедаешь с Камиллой за компанию, Луиза?
– Да, спасибо, – спокойно отозвалась Луиза. – Я с удовольствием.
Луиза была спокойна весь остаток вечера. Она больше ничего не говорила резкого. И вдруг я почувствовала, что ей у нас хорошо и уютно, как котенку.
На следующий день во время переменки в школе, когда мы пили молоко с печеньем, Луиза спросила меня:
– Камилла, кем ты хочешь стать?
– Когда? Когда я буду взрослой?
– Ну, вот ты какая. Ты уже взрослая. Достаточно, чтобы осознать свои цели и намерения. Я имею в виду, когда ты станешь самостоятельной, чем бы ты хотела заниматься?
– Астрономией, – сказала я.
Я кинула в нее это слово, как кидают камень. Я боялась, что она начнет надо мной смеяться.
Так и получилось.
– Ну, знаешь, Камилла, люди в наше время обращаются к психиатрам, а не к астрономам. Астрономы вышли из моды. Ты все равно не сможешь никому ничего предсказать, потому что ты не знаешь людей.
Теперь настала моя очередь посмеяться. Впервые мне довелось смеяться над Луизой, а не вместе с ней.
– Ты же говоришь про астрологов, – сказала я. – А я – об астрономах, ученых, о тех, что работают в обсерватории.
– Ox! – сказала Луиза и дотянула свое шоколадное молоко через соломинку до самого дна. – Но почему вдруг?
В первый раз за все время я уловила в ее голосе уважительные нотки.
– Не могу тебе точно сказать почему. Только мне всегда этого хотелось. Моя бабушка много рассказывала мне о звездах. Она очень много о них знала. Она даже встречалась и беседовала с Марией Митчелл.
– Кто такая Мария Митчелл?
– Одна из первых женщин-астрономов. Скажи, Луиза, тебя не пробирает мороз по коже, когда ты видишь звезды на небе и знаешь, что половина из них уже не существует?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48