– Не за что. Но что случилось и где ты теперь? – требовательно спросила Луиза.
– Потом расскажу, – сказала я. – Пока. Я лучше поскорее позвоню домой.
– Ладно. Когда увидимся?
– Завтра в школе.
– Завтра суббота.
– Ну, когда-нибудь завтра. Сходим в кино.
Если бы мы пошли в кино, то не пришлось бы много разговаривать.
Но Луиза возразила:
– У меня нет ни цента.
– Я тебя приглашаю.
– Нет, – отрезала Луиза. – Нам надо поговорить. Тебе от меня не отделаться. Приходи ко мне, пойдем погуляем с Оскаром. Ему надо побегать.
– Ладно, – согласилась я, – постараюсь.
– Камилла, – сказала Луиза на другом конце провода. – Совсем нехорошо, что ты все стараешься спрятать в себе. Так у тебя будет нервный срыв. Про твою маму и Жака мне пришлось догадываться самой. Ты ничего никогда мне не рассказывала.
– Раз уж ты догадалась, – сказала я, – так нечего мне было и рассказывать.
– Но я не могу догадаться, что сегодня случилось, и если ты вздумаешь молчать, то у тебя будет моральная травма и все такое в этом роде. Я совершенно уверена – сегодня у тебя был стресс. И если ты мне все расскажешь, у тебя не будет психологической травмы. Я хотела бы провести с тобой сеанс психоанализа, уверена, тебе бы это помогло.
– Нет, – отрезала я.
– Ну, ладно. Когда ты завтра ко мне придешь?
– Не знаю. Созвонимся.
– Камилла, я думала, мы с тобой лучшие подруги.
– Так и есть.
– Тогда завтра прямо с утра приходи ко мне.
– Хорошо, – сказала я, потому что иначе мне было никак от нее не отделаться.
– Значит, до завтра.
– О'кей, до свидания. – И я повесила трубку.
Я приоткрыла дверь телефонной будки и сказала Фрэнку:
– Мне надо позвонить маме.
Он кивнул, потом спросил:
– Сказала Луизе, что ты со мной?
– Нет. Я не сказала ей, где нахожусь.
– Молодец, – сказал Фрэнк.
Я прикрыла дверь телефонной будки и набрала домашний номер. К телефону подошел папа.
Я сказала:
– Папа, это Камилла.
Он тут же закричал:
– Роуз, это Камилла! – Потом сказал в трубку: – Камилла, мы так тревожились о тебе. Где ты была?
Потом заговорила мама, и я представила себе, как она вырвала у него из рук телефонную трубку:
– О, Камилла, дорогая, дорогая! Я схожу с ума! Где ты… Что с тобой случилось?
Я не могла соврать, что была у Луизы, они же ей без конца звонили. Я просто сказала:
– Ничего не случилось. Со мной все в порядке.
Я говорила холодно и в душе не испытывала жалости к маме, еще не оправившейся от волнения.
– Где ты находишься? – кричала она. – Иди домой, сейчас же иди домой!
– Приду домой ночевать, – сказала я.
– Камилла, что происходит? Почему ты так разговариваешь? Где ты? Иди домой, иди домой!
Мне хотелось заткнуть уши или повесить трубку, чтобы прекратить этот разговор. Потом снова трубку взял папа:
– Камилла, я не знаю, что за ерунду ты творишь, но ты должна сейчас же прийти домой.
– Хорошо, приду.
Я повесила трубку и выбралась из будки.
– Мне надо домой, – сказала я.
Фрэнк выудил свои перчатки из карманов и надел на руки.
– Я провожу тебя. Пошли.
– Спасибо, – сказала я.
Когда мы поравнялись с моим домом, Фрэнк сказал:
– Я буду ждать тебя завтра утром в девять в Метрополитен-музее.
– Не могу, я обещала Луизе, что я…
– О, черт бы драл Луизу! Ладно, тогда я спасу тебя из ее когтей сразу после ланча.
– Спасибо, – сказала я, а сама подумала: «Если б только я могла сейчас остаться с Фрэнком! Если б только мне не надо было от него уходить!»
Когда я вернулась домой, то получилась так, точно я консервная банка, а мои родители – консервные ножики, которые стараются меня открыть. Почему я не пошла после школы домой? Да почему я не пришла домой к обеду? Почему я им не позвонила? И о чем только я думала? Если я не умею распорядиться своей свободой разумно, так эта свобода будет мне запрещена.
А я стояла, уставившись на свои ноги, и на все вопросы тупо отвечала: «Не знаю».
Потом папа позвал меня в свой кабинет, сел в кожаное кресло, а я стояла рядом, точно он профессор, а я провинившийся студент, которому делают втык. Папа сказал мне мрачным голосом:
– Камилла, я не могу объяснить себе твоего поведения.
Я ответила:
– Прости, пожалуйста.
Затем он сказал, как бы с трудом выговаривая слова:
– Я обвиняю себя. Я не должен был задавать тебе все те вопросы, когда мы с тобой обедали в ресторане в тот вечер. Я был… Я был не в себе.
– Нет, – сказала я. – Не в этом дело.
– А в чем же?
– Я не знаю.
Потом он сделал попытку объяснить мне все по-своему, как Жак днем тоже по-своему старался мне объяснить:
– Камилла, твоя мама очень красивая женщина.
– Да, – отозвалась я.
– А Ниссан очень умный мужчина. Он много льстил твоей маме, и, возможно, на какое-то время у нее закружилась голова. Но это не так уж и серьезно, и кругом виноват Ниссен, а не мама. Во всяком случае между твоей мамой и Ниссеном все кончено. То немногое, что было, – оно позади.
Я смотрела на него и думала, верит ли он в то, что говорит, или просто произносит те слова, которые, по его мнению, я хочу или должна услышать. Но лицо его было неподвижно, как у статуй римских сенаторов в Метрополитен-музее, и глаза были такими же невидящими, как у этих статуй. Он продолжал:
– Камилла, я знаю, ты в том возрасте, когда все сильно на тебе отражается. Но ты должна помнить: все, что ты делаешь, так же сильно отражается на других людях. После того… после того, что случилось с мамой вчера вечером, убегать из дому было с твоей стороны по меньшей мере недобрым поступком. Я хочу, чтобы ты сейчас пошла к ней, сказала бы ей, что ты ее любишь, и принесла свои извинения.
И тут я задала своему отцу странный вопрос, который как-то непроизвольно у меня вырвался, и я сама удивилась не меньше, чем он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48