Ящики... Ящики... Бочки... Похоже на мотор... А, вот стеллаж, который, помню, выпирал до середины. Прекрасно. Но как разбросать камеры, они же не кольца из паркового аттракциона, не швырнешь. Я просто взял и растащил их и зашарил, чего бы еще набедокурить. Все было тяжелым - ни пошатнуть даже. Тогда я давай таскать из ящиков какие-то фигуры и беспорядочно расставлять их на полу, как сумасшедший шахматист. Нервы были на взводе, так и казалось - сейчас вспыхнет свет, на меня наставят ружье и прикажут: "Руки вверх!"
- Вов, кончай, - прошептал Славка.
- Ага, иду, - радостно отозвался я. - Где ты, посвистывай!
- Не умею.
- Балда, что ты только умеешь?.. Плавать не умеешь, свистеть не умеешь, левой рукой писать не умеешь. Где ты?
- Тут.
- Щелкай тогда зубами, - сердито, но в шутку сказал я.
Но Славка в самом деле защелкал, и мне стало жутко, точно скелет меня подманивал.
- Хватит! - прервал я.
- А что делать?
- Ничего. Я уже тут. Все, пошли... Дыру не будем маскировать, пусть увидят просвет.
Мы выбрались из гаража.
В домах горело по одному-два окошка - как редкие, но золотые зубы в пустых черных ртах.
Сложив вчетверо скользкую, упругую камеру, я обхватил ее, как сумку без ручки, и мы поспешили вон из огорода.
ВНЕЗАПНЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ
В кухне было темно, но в спальне держалось голубое озарение родители читали. Они всегда читали перед сном лежа, отец даже привинтил у себя над кроватью какую-то рогульку с лампочкой и абажурчиком, чтобы не включать общий свет и не мешать моему сну.
Камеру я с трудом, кулаками, загнал под старый шкаф в сенях, прикрыл ее мешковиной, прошел на кухню и щелкнул выключателем. На будильнике было четверть первого. Ужас! Рекорд! Так поздно я еще не являлся.
- Вовка! - окликнул отец. - Ну-ка покажись, я посмотрю на твою бесстыжую рожу! - голос отца был язвительный, но не злой - это еще ничего.
Веселый, улыбающийся, одним видом говоря, мол, все в порядке, я заглянул к ним и доложил, что снова просидел у дяди Феди, что у него сегодня три годовщины, пояснил какие, что он рассказал нам много интересного и что сам он извиняется за нашу задержку. Я и не соврал, и не сказал всей правды - нельзя было, раз мы зажулили одну камеру. Отец вздохнул, отвернулся и задумался, а мама спросила, голоден ли я. Я добро ответил: "Нет". Я давно заметил, что, когда человек сыт, он почему-то меньше виноват. Хотя есть я хотел ужасно! Ну что там - персик да кусочек колбасы за весь вечер. А на кухонном столе накрыт был газетой мой ужин. Я приподнял газету - котлета, картофелина и ломоть хлеба. Эх и заглотил бы я все это вместе с тарелочкой! Но... сыт, значит, сыт. Пусть до утра стоит, пусть убедятся, что я действительно сыт!.. Я пощупал самовар и выпил два стакана чуть теплой воды.
Бегло умывшись, бухнулся в кровать. Освеженные руки и лицо вдруг загорелись от крапивных ожогов. Ничего, Юрок поищет камеры и тоже наострекается, стервец!.. Я ворохнулся, поудобнее растягиваясь в прохладных тайниках постели, и с улыбкой представил, что плыву на нашей камере: зад в воде, конечности наверху. Я бултыхаюсь, кричу, осыпанный солнечными брызгами. Но небо странное: светло-голубое вдали и темно-синее надо мной - как будто надвигается гроза. Надо подгребать к берегу, но лень, а тут еще запокачивало на волнах...
Очнулся я неизвестно отчего. Голубого потолка не было, но из темноты доносился тихий разговор:
- Надо же так подло подкатываться!.. Ой, Леша, боюсь, как бы они тебя не впутали!
- Ну что ты, Устя!.. Ты же сама знаешь, что производственно я с ними не связан: белье - одно дело, а хозобеспечение - другое... Это они мне по-дружески хотели.
Сна моего - как не бывало. Я понял, что родители говорят о жуликах из бельевого склада, о которых я как-то забыл в своей вечерней карусели. Звуки падали сверху, перелетая из того загиба спальни через дезкамеру.
- Но не исключено, - проговорил отец, - что придут с обыском и к нам.
- Пусть приходят, - злорадно ответила мама. - Прямо хоть сейчас, среди ночи!
- Пусть, конечно, но неприятно. - Отец вздохнул. Единственное, что найдут, - это шахматы, которые я принес Вовке. Жгут ведь. Потерялась фигура, другая - в топку. А тут хоть мальчишка поиграет... Ну ладно, спим.
И они смолкли.
А я чуть не сел. Обыск!.. Ну зачем он принес мне эти облезлые, паршивые шахматы! Пусть бы они горели синим огнем и с треском! Не зря же я их не взлюбил!.. А камера под шкафом, это чье?.. А-а!.. Отец и сын жулики!.. Спина моя похолодела и, мигом онемев, вроде примерзла к простыни. Мне нестерпимо захотелось перевалиться на бок, иначе я умру, но сетка заскрипит, и родители поймут, что я не спал и все слышал, а слышать я не должен, раз они говорят об этом ночью!
- М-м... бросай-бросай... дядя Федя... - всхрапнув, вдруг забормотал я и резко повернулся.
- Вова! - окликнула мама.
- Во сне, - заметил отец.
- Бросай, - тише добавил я и, сонно почмокав губами, задышал глубоко и ровно, в самом деле ощутив прямо сладость от смененного положения.
- Все со своим дядей Федей, - сказал отец. - Воюет... Кому что.
Хорошенькое дело - кому что!.. Что вот мне делать?.. И ночь почему-то представилась длинной-длинной трубой, выход из которой мерцает в бесконечности звездочкой...
Разбудил меня звякнувший о пол ключ, который родители бросили в форточку, уходя на работу. Я вскочил с острым ощущением тревоги, помня весь ночной разговор и даже почему-то с готовым планом - подарить шахматы Борьке, обе партии. Пусть учится играть впридачу. Но тут же почувствовал, что это гадко - дарить почти украденные вещи. Надо, чтобы они вообще исчезли с этого света, бесследно, чтоб синим огнем сгорели!.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52