Тишина в маленьком доме на Дальней улице.Сереже скучно в тишине. Сказка кончается скоро; вторую тетя Паша ни за что не соглашается рассказать, несмотря на его мольбы и возмущение. Кряхтя и зевая, уходит она в кухню; и он один. Что делать? Игрушки за время болезни надоели. Рисовать надоело. На велосипеде по комнатам не поездишь — тесно.Скука сковывает Сережу хуже болезни, делает вялыми его движения, сбивает мысли. Все скучно.Пришел Лукьяныч с покупкой: серая коробка, обвязанная веревочкой. Сережа было загорелся и ждет нетерпеливо, чтобы Лукьяныч развязал веревочку. Чикнуть бы ее, и готово. Но Лукьяныч долго пыхтит и распутывает тугие узелки, — веревочка пригодится, он ее хочет сохранить в целости.Сережа смотрит во все глаза, поднявшись на цыпочки… Но из серой коробки, где могло бы поместиться что-нибудь замечательное, появляется пара огромных черных суконных бот с резиновым ободком.У Сережи у самого есть боты, с такими же застежками, только без сукна, просто из резины. Он их ненавидит, смотреть еще на эти боты ему нет ни малейшего интереса.
— Это что? — упав духом, уныло-пренебрежительно спрашивает он.— Боты, — отвечает Лукьяныч и садится примерить. — Называются — «прощай, молодость».— А почему?— Потому что молодые таких не носят.— А ты старый?— Поскольку надел такие боты, значит, старый.Лукьяныч топает ногой и говорит:— Благодать!И идет показывать боты тете Паше.Сережа влезает на стул в столовой и зажигает электричество. Рыбы плавают в аквариуме, тараща глупые глаза. Сережина тень падет на них — они всплывают и разевают рты, ожидая корма.«А вот интересно, — думает Сережа, — будут они пить свой собственный жир или не будут?»Он вынимает пробку из пузырька и наливает немножко рыбьего жира в аквариум. Рыбы висят хвостами вниз с разинутыми ртами и не глотают. Сережа подливает еще. Рыбы разбегаются…«Не пьют», — равнодушно думает Сережа.Скука, скука! Она толкает его на дикие и бессмысленные поступки. Он берет нож и соскабливает краску с дверей в тех местах, где она вздулась пузырями. Не то чтобы это доставляло ему удовольствие, — но все-таки занятие. Берет клубок шерсти, из которой тетя Паша вяжет себе кофту, и разматывает его до самого конца — для того, чтобы потом смотать снова (что ему не удается). При этом он каждый раз сознает, что совершает преступление, что тетя Паша будет ругаться, а он будет плакать, — и она ругается, и он плачет, но в глубине души у него удовлетворение: поругались, поплакали — глядишь, и провели время не без событий.Веселее становится, когда приходит мама и приносит Леню. Начинается оживление: Леня кричит, мама кормит его и сменяет ему пеленки, Леню купают. Он теперь больше похож на человека, чем когда родился, только жирный чересчур. Он может держать в кулаке погремушку, но больше с него пока нечего взять. Живет он там в яслях целый день своей какой-то жизнью, отдельно от Сережи.Коростелев приходит поздно, и его рвут на части. Начнется у них с Сережей разговор или согласится Коростелев почитать ему книжку, а телефон звонит, и мама перебивает каждую минуту. Вечно ей надо что-то говорить, не может подождать, пока люди кончат свое дело. Перед тем как уснуть на ночь, Леня долго кричит. Мама зовет Коростелева, вот обязательно ей нужен Коростелев, — тот носит Леню по комнате и шикает. А Сереже хочется спать, и общение с Коростелевым прекращается на неопределенное время.Но бывают прекрасные вечера — редко, — когда Леня угомоняется пораньше, а мама садится исправлять тетрадки, — тогда Коростелев укладывает Сережу спать и рассказывает ему сказку. Сначала рассказывал плохо, почти совсем не умел; но Сережа ему помогал и учил его, и теперь Коростелев рассказывает довольно бойко:— Жили-были царь и царица. Была у них красивая дочка, царевна…А Сережа слушает и поправляет, пока не уснет.В эти неприкаянные, тягучие дни, когда он ослабел и искапризничался, еще милее стало ему свежее, здоровое лицо Коростелева, сильные руки Коростелева, его мужественный голос… Сережа засыпает, довольный, что не все Лене да маме, — вот и ему что-то перепало от Коростелева… ХОЛМОГОРЫ Холмогоры. Это слово Сережа все чаще слышит в разговорах Коростелева с мамой:— Ты написала в Холмогоры?— Может, в Холмогорах не так буду загружен, тогда и сдам политэкономию..— Я получила ответ из Холмогор. Предлагают в женскую школу.— Из отдела кадров звонили. Насчет Холмогор решено окончательно.— Куда его тащить в Холмогоры. Его уже жучок съел. (Про комод.)Все Холмогоры да Холмогоры.Холмогоры. Это что-то высокое. Холмы и горы, как на картинках. Люди лазают с горы на гору. Женская школа стоит на горе. Ребята катаются с гор на санках.Красным карандашом Сережа рисует все это на бумаге и тихонько поет на мотив, который для этого случая пришел ему в голову:— Холмогоры, Холмогоры.Очевидно, мы туда едем, раз уж о комоде зашла речь.Великолепно. Лучше ничего и придумать нельзя. Женька уехал, Васька уехал, и мы уедем. Это очень повышает нашу ценность, что мы тоже куда-то едем, а не сидим на одном месте.— Холмогоры — далеко? — спрашивает Сережа у тети Паши.— Далеко, — отвечает тетя Паша и вздыхает. — Очень далеко.— Мы туда поедем?— Ох, не знаю я, Сереженька, ваших дел…— Туда на поезде?— На поезде.— Мы едем в Холмогоры? — спрашивает Сережа у Коростелева и мамы. Они бы должны сообщить ему сами, но забыли это сделать.Они переглядываются и потом смотрят в сторону, и Сережа безуспешно пытается заглянуть им в глаза.— Мы едем? Мы ведь правда едем? — добивается он в недоумении: почему они не отвечают?Мама говорит осторожным голосом:— Папу переводят туда на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31