Это была последняя минута прежней жизни, с сыном, с воскресным отдыхом, с ленивыми мыслями о прогулке и пироге.На крыльцо выбежала жена:– Ваня, война. Молотов говорит…Он вбежал в дом. Радио договаривало слова, не оставляющие сомнений. Радио замолчало. Данилов поднял голову. Все стало другим. По-другому светило солнце. Другим стал его дом. Другое лицо было у жены. Та минута покоя и созерцания ушла на годы назад. Все полетело и помчалось куда-то следом за его мыслями.– Папа, а мы пойдем все-таки? – спросил сын.Сыну было четыре года.– Нет, – ответил Данилов, и сын заплакал…В тот день Данилов разобрал свой бумаги, написал письмо отцу, сходил на почту и отправил старику денег.Среди старых писем попался измятый конверт, из него торчали уголки фотографической карточки, – он не вынул карточку, бросил, не поглядев, на дно ящика.Карточки сына он положил в бумажник.Ночью жена плакала, тихо, чтобы не потревожить его. Он делал вид, что спит.Она поймала какое-то его движение, приподнялась, сверху взглянула ему в лицо:– Ведь тебе бронь дадут, Ваня?Он отвернулся. Вопрос был решен утром, когда говорило радио. Завтра он пойдет в военкомат. А ей – меньше всего дела. Она – десятая спица в колеснице.Наутро ему принесли повестку. Что ж, тем лучше. Не станут говорить, что он выскакивает. Пошел по мобилизации – и все.В военкомате Данилова направили к Потапенке. Потапенко был приятель, директор санатория. В военной форме, наголо остриженный и помолодевший, он сидел за пустым столом, кругом толпились штатские люди. И хотя эти люди только что пришли и хотя все окна были открыты настежь, но в комнате уже так накурили, что дышать было нечем.Потапенко протянул Данилову пухлую теплую руку.– Эге, пришел. Бронироваться будешь?– Нет.– Ладно, обожди, – сказал Потапенко.Совсем не обязательно было, чтобы Данилов так долго ждал, Потапенко принял раньше даже тех, кто пришел позже, – но Данилов понимал: Потапенко хотел перед ним покрасоваться. Ему было приятно, что вот Данилов еще в штатском и дожидается, а он, Потапенко, уже в военном и к нему приходят за назначениями и распоряжениями. Бабье, атласно выбритое, с двойным подбородком лицо Потапенки сияло от удовольствия. Он хмурил белесые брови, хотел скрыть сиянье, – ничего не получалось. Наконец он подозвал Данилова.– Садись, – сказал Потапенко. – Ты в батальоне служил?– В батальоне.– Ладно, – сказал Потапенко, записывая в блокнот. – Пойдешь в санитарный поезд комиссаром. Постой, – сказал он, предупреждая возражения Данилова. – Все знаю, что скажешь. А все-таки пойдешь в санпоезд. Поезд надо формировать. Ты знаешь, как это делается?– Нет. А ты?– Я тоже не знаю, – сказал Потапенко. – Не боги жгут горшки, Иван Егорыч.– Не боги, – согласился Данилов.– Инструкция есть, вот она. Ты грамотный – прочтешь. Людей бери, каких хочешь, ссориться не будем – некогда.– Кто начальник?– Начальника еще нет, – отвечал Потапенко. – Будет и начальник, а ты формируй.– Где поезд? – спросил Данилов.Потапенко засмеялся.– Поезда, брат, тоже нет. Поезд – в вагоноремонтном, еще не выпущен. А ты формируй.– Есть формировать, – сказал Данилов, вставая.У выхода он столкнулся с председателем месткома Григорьевым. Запыхавшись, Григорьев нес ему броню.– Вы эту бумажку пришейте куда-нибудь, – сказал Данилов, – а Меркулову (это был его заместитель) скажите, чтоб вечером был в тресте, я приду сдавать ему дела.Но в этот вечер он не пришел. Только 26-го дождался его Меркулов, уже получивший от наркомата официальное назначение на пост директора треста, на место Данилова.Все эти три дня Данилов укомплектовывал штат санитарного поезда. Требовалось много народу: врач-ординатор, военфельдшер, перевязочная сестра, старшая сестра, младшие сестры, санитары, бойцы, кочегары, машинист на электростанцию, электромонтер, проводники, вагонные мастера… Не один Данилов бегал по городу в поисках нужных людей – в городе формировали полсотни санитарных поездов, и в каждый были срочно нужны врачи-ординаторы, сестры, санитары, проводники…На людей у Данилова был свой взгляд, этот взгляд многим казался странным.Когда перед ним стоял вопрос: кого выбрать – уверенного, развязного городского фельдшера, шутника и здоровяка, или застенчивую, серенькую деревенскую фельдшерицу с двухлетней практикой, с молодым нервным, болезненным лицом, – он, не колеблясь, выбрал фельдшерицу.И когда подошла к нему эта страшная, красная, как индеец, горбоносая и подслеповатая Юлия Дмитриевна – перевязочная сестра, – он не испугался, а обрадовался. С первого взгляда он понял: это то, что надо.Санитаров подбирали из мобилизованных бойцов. Красный крест присылал девушек, окончивших курсы медицинских сестер.Он приходил в казармы, где на узелках и чемоданах, как на вокзале, сидели и спали люди, и кричал:– Военфельдшеры – есть? Фармацевты – есть? Кочегары – есть? Товарищи, внимание!! Фармацевты – есть?И вот к нему подошла маленькая женщина с мальчишеским лицом, задумчиво-плутоватым и смешливым. Голубая майка. Стриженые волосы.– Вы фармацевт? – спросил Данилов.– Нет, – отвечала она. – Я учительница физкультуры.– Физкультуры не надо, – сказал он.Она засмеялась.– Я знаю. Я пойду в санитарки.– Идите вы, – сказал он. – Для этого посильнее нужен народ.Она опять засмеялась, живо нагнулась, подхватила его под коленки, и он почувствовал, что его подняли над полом. На секунду, но все же подняли.– Здорово! – сказал он. – Что здорово, то здорово.Она стояла прямо, дыхание у нее было легкое.– Как зовут? – спросил он.– Лена Огородникова.Труднее всего было получить работников технических специальностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11