- Да что ты понимаешь! - огрызнулся Василий. - Если уж на то пошло, не было такого постановления, которое запрещает строить, возводить, разводить, выращивать и все такое.
- А зачем же запрещать это все? - сказал Баранов. - Наоборот, нужно рекомендовать и грядки, и кур, и свинку, а если возможно, то и корову. Я за то, чтобы при рабочей семье было свое маленькое подсобное хозяйство. Я говорю - при. При семье, а не наоборот, как у вас, где вы все оказались при хозяйстве, а не оно при вас. Твоя жена, оказавшись при козьем пухе, бросила работу. Тебя хозяйство фактически увело с завода. Кому же подсобляет такого рода подсобное хозяйство? А ведь могло быть и у вас все нормально, как у людей. Нет, Василий, тебе нужно понять эти немаловажные тонкости, а не лезть в драку.
Помолчав, Василий вдруг поднял глаза на Баранова и признался:
- Да, я, кажется, Аркадий, маленько того...
- Маленько ли? - перебил его Баранов. - А не слишком ли? Вспомни то утро, когда ты бросился на десятилетних удильщиков. Как коршун. Как зверь...
- Ну, это уже перехлест, Аркадий. Ну зачем же, понимаешь, такие слова?
- Перехлест? Я никогда не забуду, как ты швырнул в них метровым колом. И мог поранить их, как ту же Шутку. Не ради ли счастливой жизни и этих мальчиков ты воевал, умирал, истекая кровью на минном поле? Ведь не за свой же пруд с карпами сражался ты в Отечественную войну?
- Само собой, - тихо отозвался Василий.
- А теперь ты пожалел для них карпа. Что произошло? Что? Спроси себя: какие чувства в то утро руководили тобой?
- За этот поступок, Аркадий, я не уважаю себя. Это было позорное утро! - подтвердил Василий, все еще не поднимая головы. - Позорное утро!
- Одно ли оно было позорным? Не позорными ли были все дни и годы компромиссов с Серафимой Григорьевной? Ты вспомни белую свинью. Сметанин-то ведь пощадил ради тебя твою тещу. Она знала, что покупала. Для нее уворовали в колхозе "валютный" приплод. Сметанин довольно ясно сказал об этом. И ты в глубине своей души знаешь, что такая покупка плохо пахнет. Разве это не компромисс с подлостью? А знакомство с Ключом? Разве не компромисс - твои закрытые глаза на торговлю смородиновыми кустиками, племенными поросятами, козлятами? И даже карпами...
- Карпами? - вскипел Василий Петрович. - Этого не может быть! Я их разводил для души, а не для продажи... Я вообще ничего не собирался заводить для продажи! А потом, понимаешь, пошло и пошло...
- Я понимаю, - сказал, грустно улыбаясь, Баранов. - Так можно, не собираясь, не желая, развести белых крыс... Серафима Григорьевна давно мечтает о них. Фенечка, я думаю, не клевещет на нее. Тебе это не трудно проверить. Я бы сказал тебе больше, да не хочу перешагивать даже в таком важном споре семейных граней. Я мог бы вывести тебя из этого болота. Вот так взять за руку и увести без захода на дачу. У меня достаточно сил сделать это. Но я хочу, чтобы ты сам опомнился. Поэтому я, кажется, тоже, как и ваш главный инженер, посоветую тебе остаться наедине со своей совестью. Остаться и спросить себя - с кем ты? Во имя чего ты живешь? Какие отношения у тебя с твоим государством, с твоим рабочим классом? И, наконец, со мной. Мои отношения к тебе ясны. Я не отказываю тебе в моей дружбе. На этом и расстанемся, Василий Петрович Киреев. Мы, кажется, в основном выяснили все.
Сказав так, Аркадий Михайлович поднялся и направился к Садовому городку.
Василий остался на полянке один.
XLI
Баранов уехал, а голос его звучал. Звучал не только где-то там, внутри Василия, а всюду. Теперь все окружающее упрекало Василия.
Баранов сидел то на крылечке, то на осиновом обрубке у пруда, то ходил по участку. А ночью Василию чудилось, что скрипят половицы и слышатся его шаги. Казалось, что Аркадий сбежит сверху по лестнице, улыбнется, как будто ничего не произошло...
Нет, произошло. Пусть Василий еще не осознал в полную силу услышанное, но, видимо, теперь уже надо не так много времени, чтобы понять куда больше, чем было сказано Аркадием.
Еще несколько дней назад Баранов существовал для Василия сам по себе. И в последний раз на поляне он говорил от своего имени. А теперь оказалось, что Баранов разговаривал от имени многих. Может быть, от имени всех. И Юдина, и Веснина, и подручного Андрея. Молчаливый сын Ваня тоже, кажется, разговаривал со своим отцом голосом Баранова. И Лидочка... Милая Лидочка, не упрекая ни в чем своего отца, тоже ушла от него.
Рано зацветшие осенние золотые шары и те, шепчась как живые, словно осуждали Василия. Томящиеся в мелкой нагретой воде пруда карпы, беззвучно открывая рты, тоже будто жаловались: "Зачем ты нас заставил жить в этой стяжательской луже?" Конечно, это его воображение, но...
Нужно было бы нанять пожарную машину, чтобы перекачать из речки в пруд кубов тридцать - сорок воды. Но до карпов ли теперь Василию, когда самому не хватает воздуха и визг поросят, блеяние коз раздражают его... А тут все еще подскуливает Шутка. Не ест. Изредка лакает воду. Феня по-прежнему делает ей уколы и перевязки. Ханжа теща положила в собачью конуру свою пуховую подушечку-думку и подкармливает Шутку сливками.
- Лишь бы только выздоровела милая Шуточка-прибауточка! Какая она была ласковенькая да веселенькая!
Феня молчит. Феня не подымает своих синих глаз на Серафиму. А Серафиме нестерпимо хочется с ней поговорить. Хочется проверить радостный для ее ушей слух, принесенный Панфиловной.
Говорят, сегодня утром Алина приехала на дачу к Ветошкину с двумя артистами из городского цирка. Один - гиревик, другой - борец. Алина объявила о своем разрыве с Павлом Павловичем.
Павел Павлович умолял ее. Валялся в ногах. Рыдал. Угрожал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60