А тут - жизнь. Тут не актриса, а живая жена. И ты не зритель - и даже не герой-любовник, страдающий по загодя предусмотренным ролью страданиям, а муж. И ты не знаешь, как развернется действие и какие скажутся слова.
Воля волей, а сердце сердцем. Его любовь хотя и омрачилась упорством Ангелины, но все же он безумно любит ее. Любит, хотя и считает изменой и, может быть, даже предательством ее поведение. Что там ни говори, а она предпочла дом живому, страдающему Василию. Как там ни формулируй, а дом Ангелине ближе и дороже, чем он, ее муж. Разве это не так? Разве не ради дома Ангелина остается в нем? Поступил бы так Василий, окажись на ее месте?
Теперь ему оставалось выяснить: "С кем ты повенчана, Ангелина, со мной или с домом?" Разве это все второстепенно в их отношениях? Разве это не проверка любви?
Недавно на их заводе рухнуло счастье одной пары только потому, что она не захотела поехать с ним на далекую новостройку. Какова же цена этой любви, если любимая предпочла любимому свои привычные городские удобства?
Василий вспомнил и Радостина. Радостин получил поворот от ворот только потому, что у него "ни гнезда, ни дупла, ни скворечника". Именно эти слова были сказаны Серафимой Григорьевной четыре года тому назад.
Так что же выходит? Выходит, что "скворечник", который возвел Василий, связывал его и Лину больше, чем все остальное. И если это так, то какова цена всему остальному?
Наступил момент, когда нужно было выяснить все определенно до конца.
За этим-то он и пришел в спальню.
Сердце, будь твердым. Мужчина остается солдатом и в этом поединке.
Ангелина поднялась с кровати, подошла к Василию и сквозь слезы спросила:
- Уходишь?
- Да, Лина.
- От меня уходишь?
- Не от тебя, Лина, а от всех этих тенет. Я уже вышел из них, и ни одна паутинка больше не держит меня здесь.
- А я? - с надрывом спросила Ангелина, опять падая поперек кровати.
- Так ты-то ведь не паутина, а человек. Свободный человек. У тебя разум и ноги.
Василий надеялся, что сейчас, в эту минуту, будет найден какой-то новый выход. Что-то такое, что Аркадий называл компромиссом. Но Ангелина сказала определенно:
- Я не могу расстаться со всем этим. Это радость моей жизни. Это мои счастливые заботы.
- Разве я неволю тебя, Лина? Если дом, козы и боровы - радость твоей жизни, если черная смородина проросла через тебя, значит, между нами возникли, как говорится, серьезные разногласия идейного порядка.
Ангелина опять заплакала. Серафима Григорьевна, стоявшая за дверью, вбежала и закричала истошным голосом:
- Кто поверит этому? Какие могут быть между мужем и женой идейные разногласия? Придумал бы уж, Василий Петрович, что-нибудь посклепистее!
Василий, не желая видеть тещу, не поворачиваясь к ней, сказал:
- Придумывать я ничего не собираюсь, как и не собираюсь кому-то и что-то объяснять. Кто хочет, кто может, тот пусть верит мне и понимает меня, а кто не может - доказывать не стану.
- Значит, ты бросаешь ее? - в упор спросила Серафима Григорьевна. Ее лицо перекосилось. Снова часто засверкал остекленевший левый глаз.
- Если жена не следует за мужем, значит, не он, а она оставляет его.
Тут Василий посмотрел на тещу и, увидев на ее лице густой слой пудры и подчерненные ресницы, добавил к сказанному:
- Я никому не хочу мешать устраивать свою жизнь и... пудриться!
Серафима хлопнула дверью. Теперь Василию оставалось только положить ключи. И он положил их на кровать. Положив, сказал:
- Бывай здорова, Лина. Не беспокойся, на свою половину этого логова я не претендую. Нотариальная контора пришлет тебе какие следует бумаги. Давай поцелуемся.
И они поцеловались. Поцеловались так, будто тот и другой целовали не живого, а мертвого.
Василий медленно подходил к старенькому "Москвичу". Долго проверял уровень масла в картере, достаточно ли воды в радиаторе. Он даже сходил под навес и взял бутыль с дождевой водой для доливки аккумулятора. С той самой водой, которой наполнил недавний ночной дождь большую суповую миску из нового сервиза.
Видно было по всему - он все еще ждал, что Ангелина выйдет и скажет: "Я согласна, Василий. Отдадим дом завкому..."
Но Ангелина не вышла.
Он сел в машину, нажал кнопку стартера. Машина взвизгнула, будто заплакала. Больно кольнуло сердце Василия Петровича. Пронзительно громко заскулила Шутка.
- Ты что?
А она, будто зная все, просилась к нему. Виляла обрубочком своего хвоста, наклоняя голову набок, глядела на него своим единственным глазом.
- Да разве я тебя оставлю здесь? Прыгай, бедняга.
Шутка прыгнула в открытую дверцу машины и села на переднее место справа от Василия, мордой к ветровому стеклу.
Он хотел остановиться у ворот, чтобы открыть их. Но там оказалась Марфа Егоровна Копейкина.
- Не останавливайся и не оглядывайся, - сказала она, открывая ворота. - Уход огляда не любит.
XLVIII
- А я тебя еще вчера вечером ждала, - как бы между прочим сказала Мария Сергеевна, когда Василий Петрович сел за стол в кругу своей старой семьи.
- Да ведь я, мамочка, будто не оповещал тебя о своем приезде, ответил Василий, - и будто никому ни о чем не говорил. Откуда же ты могла, понимаешь, предположить такое?
И та ответила, смеясь добрыми серыми глазами, светясь белизной своих волос, выглядывающих из-под шелкового клетчатого платочка, повязанного по-молодому:
- Наверно, лампочка мигать начала. Как пробкам перегореть, всегда ты приезжаешь.
И больше ни она, ни Лида и ни Иван ни одним словом не обмолвились о том, почему приехал он, что произошло там. Василий заметил, что его кровать была застлана особенно тщательно. Чистые, новые наволочки на подушках, новые шлепанцы на прикроватном коврике и снова появившийся на тумбочке жбан с квасом, который пил Василий и ночью, - все говорило о том, что его ждали, что здесь известно все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60