Мария Сергеевна подала к ужину стерляжью уху на ершином бульоне. Тоже, наверно, не случайно было приготовлено это блюдо.
Лидочка налила первую тарелку отцу, потом бабушке, потом Ване, потом себе.
- Эх, мамочка! А у меня, у бывшего домовладельца, ни гроша в кармане, а надо бы для такого случая...
Ваня поставил перед отцом узкую бутылку пятизвездочного коньяка и сказал:
- По звездочке на брата...
Василий пересчитал сидящих за столом, спросил:
- А пятая-то в честь кого, Ванек?
- Это уж как ты пожелаешь. Хочешь - в честь Ангелины Николаевны, хочешь - в честь Аркадия Михайловича.
Сказал так сын и откупорил бутылку.
- Как в кино, - заметил Василий, поглядывая то на сына, то на Марию Сергеевну. - Все со смыслом. Ну, если все со смыслом, то пятая звездочка пускай будет в честь Шутки. Это уж пожизненная спутница, вокруг Луны и обратно... А мой Аркадий, видно, сбег из города. Иначе показался бы... Ну а что касается остального-прочего, то за отсутствующих я не пью.
Налили. Чокнулись стоя. Молча. Выпили, затем стали есть уху.
Едва ли есть в мире вкуснее уха, нежели сваренная на ершах, а потом заправленная стерлядью. Купцы знали толк в этой дорогой еде! А из простого народа разве только уральцы, живущие близ больших рек, могли позволить себе приготовить такое блюдо. Архиереи - те варили стерляжью уху на курином бульоне. Ну, так им разрешал это не один лишь бог, но и карман.
Ночь Василий проспал не просыпаясь. Проснулся выспавшимся. Свежим. Шутка вылезла из-под кровати, потягиваясь. Ей, кажется, тоже было хорошо среди знакомых людей. Лида и Ваня - это свои. И если они так внимательны к неизвестной ей Марии Сергеевне, значит, она тоже своя. Тем более - кормит ее. Кормит такими косточками, на которых есть что обглодать. И не бросает их, как Серафима Григорьевна, а подает, приговаривая. Пусть Шутка не понимает всех ее слов, но это ласковые слова. В них нет ни одного рычащего слова: "жри", "прорва", "мымра", "обжора". У Марии Сергеевны певучие слова: "Шуточка", "бедняжечка", "умница", "чистюлечка"...
Через день Василий вернулся на работу. И все ему снова так дорого. И шум, и дым. И сверкание тысячи раз виденных слепящих искр, вылетающих золотым снопом из ковшей при разливке стали. И малиновый свет темнеющих слитков, освободившихся от форм и увозимых в прокатные цехи. Радостная и суетная работа одноруких завалочных машин, сующих в огненную пасть мартенов мульду. Все такое привычное и такое новое!..
Киреев зашел в комнату цехового партбюро. Здесь он, кажется, не бывал больше года. И у него, кажется, там не было никакого дела. И он даже не помнил, кто теперь в партбюро. Но его ноги будто сами остановились перед этой дверью, а руки открыли ее. И он прошел туда. Прошел и увидел Афанасия Юдина, сталевара с девятой печи.
- Здорово, Афоня!
- Привет, Вася! Ну как?
- Не знаю, что и сказать...
- Василий Петрович, я тебе советую кончать с отпуском. Тебе нельзя сейчас оставаться без работы. Тебе нужно в жар, в пекло, по самую маковку.
- Пожалуй, понимаешь, Афанасий, что так!
Василий направился к начальнику цеха, чтобы объявить ему о прекращении отпуска по его личному желанию и по совету секретаря партийного бюро товарища Юдина.
XLIX
Через день Киреев появился в цехе во вторую смену. Эти два дня он провел с Лидой. Она ходила с ним по городу под руку. Они шли счастливые и нарядные, не замечая прохожих, витрин и, конечно, афиш. А на одну афишу им следовало бы обратить внимание. Это была цирковая афиша. На ней значилось:
"Под куполом цирка воздушные гимнасты Анна Гарина и Алексей Пожиткин..."
Эта строчка заставила бы их задуматься о дальнейшей судьбе Алины. Она вернулась в цирк и нашла себя в своем блистательном, но нелегком труде. Но нашла ли она своего Алешу не только лишь в воздухе, под куполом цирка, а на земле? - в афише не сообщалось.
Добрые люди умеют прощать. Умение прощать - великое богатство человеческих душ. Все же не все и не сразу может простить и самое доброе сердце.
Первая после отпуска плавка Василия была осторожной, но успешной. Когда началось раскисление стали и в плавке наступила некоторая передышка, Василий решил заглянуть в вечернюю газету. Там сообщалось о пленуме городского комитета партии и говорилось, что первым секретарем горкома избран т. Баранов А.М.
Киреев заметил подручному:
- Скажи, понимаешь, на милость, Андрей, сколько Барановых на свете! У моего-то Баранова имя, отчество тоже А.М.
- Так, может быть, его и выбрали, - сказал первый подручный, заглянув в газету.
Василий громко расхохотался:
- Барановых и Киреевых на свете не меньше, чем Ивановых! Городской комитет такого города, как наш, - это, понимаешь, побольше другого обкома. Туда знаешь каких людей избирают... А мой Аркадий - почти что я. Только у него, конечно, на плечах голова раз в двести покрепче моей.
- Тем более, значит, могли выбрать...
- Тьфу тебе, понимаешь! - крикнул Василий. - Дай газету. Глянь в печь. Ты же первый. А я сталевар. Мое дело - читать, а тебе печься!
Не хотел Василий да и не мог поверить, что Аркадий, который тесал вместе с ним балки, помогал Копейкину чистить свинарник, занимался судьбой циркачки Алины, спал под сосной, жил в каморке верхнего этажа, - и вдруг... первый секретарь! Не бывает такого. Это же номенклатура, город же у них союзного подчинения. Но...
Но, с другой стороны... Теперь такое время... И такой свежий ветер...
Нет, он больше не должен думать ни о чем. Нужно доводить плавку и готовиться к пробе, а потом к выпуску. Сталью больше шутить нельзя.
В эту ночь в мартеновском цехе появилась "молния". Поздравляли Василия Петровича с новым успехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60